Дверь с той стороны (сборник) - Владимир Михайлов

– Я и не смотрю, – ответил физик и направился к Нареву.

– Знаете, – с досадой сказал ему бог роботов, – всерьез и философски думать о детях и о том, что им понадобится и что не понадобится, хорошо, когда вы полагаете, что у вас их не будет.

– Гм, – сказал физик.

– Да! – яростно сказал Нарев. – У вас были дети? У меня тоже не было. И я совершенно не знаю…

– Я тоже.

Нарев улыбнулся.

– Ну, излагайте.

Он внимательно выслушал.

– Вы бы придумали что-нибудь… поближе, что ли. Что-то конкретное, реальное. Столь отдаленная цель – это уже почти и не цель.

– Чепуха! – вспылил физик. – Громадные цели вблизи вы просто не разглядите.

– Это теория, – сказал Нарев терпеливо. – А мне вы подавайте дело.

– Ничего я вам не обязан подавать! – сердито заявил Карачаров.

Инспектор выслушал его, не прерывая.

– Видите ли, – сказал он затем. – Я ведь, как вы знаете, в этом абсолютно ничего не понимаю, но если мне скажут, что надо что-то сделать, я сделаю. Решают пусть другие.

Он был не в настроении и, может быть, даже не спал ночь – глаза его ввалились, и под ними были черные полумесяцы.

– Вам нездоровится? – спросил Карачаров.

Инспектор махнул рукой.

– Да нет, – вяло сказал он. – Вот только мучают воспоминания. Любить ведь можно не только присутствующих, правда?

– Простите, – сказал Карачаров.

Инженер Рудик воспринял его идею по-другому.

– Ничего, – одобрил он. – С размахом. Только не представляю, как это будет делаться практически.

– Я же объяснил. Существуют реакции между элементарными частицами, в результате которых, скажем, из двух частиц возникают три. Иными словами, мы, затрачивая энергию, можем производить вещество нужного нам знака. Затем…

– Вы объясняете в принципе, – прервал его инженер, – а я хочу видеть технологию. Этот наработанный материал – как вы будете выводить его за пределы корабля, в пространство?

– Я полагал использовать выходы двигателей…

– Не получится. Двигатели рассчитаны на выброс излучения, а не вещества. И приспособить их нельзя: тогда они долго не продержатся, а вам нужно, чтобы они работали ого-го сколько!

– Ну, наверное, можно что-нибудь придумать – это не принципиальный вопрос…

– Иногда решают именно непринципиальные обстоятельства. Придумать, конечно, можно, но в любом случае пришлось бы монтировать какие-то приспособления и устройства вне корабля.

– Разве это так сложно?

– Нет – если бы мы могли выйти в пространство. А мы не можем. Вернее, выйти-то можно, да вот назад уже не попасть. Понимаете?

– Нет. Неужели нельзя справиться с такой мелочью?

– Автомат люка – вроде бы мелочь, – кивнул инженер. – Но, понимаете ли, доктор, самые трудные вещи – не всегда самые значительные, а мы здесь, как и всякое человечество, всемогущи лишь в определенных пределах. Хотите, чтобы я вам объяснил детально?

– Я и так верю, – пробормотал физик.

В конце концов все они могли идти к чертям – разве ему больше всех нужно? У него есть Зоя…

Наверное, ему все-таки было нужно больше всех; поэтому он направился не к Зое, а к писателю.

– Что с вами стряслось? – удивился Истомин.

– Да так… мелкие разочарования.

– Пооткровенничайте, полегчает.

Он слушал увлеченно, и, кажется, переживал все, что говорил физик, и видел, как это должно произойти.

– Ну? – спросил Карачаров, закончив.

– По-моему, блестяще.

– Смеетесь?

– Давно отвык. Нет, правда: то, что нужно.

– Увы, – сказал физик. – Остальные придерживаются иного мнения.

– Естественно, – сказал писатель, – они этого не увидели. У вас, друг мой, есть один недостаток: вы слишком верите во всемогущество вашего математического аппарата и полагаете, что если сколько-то там раз употребили свои символы и степени, то этим все сказали. А на деле не сказали ничего – вам нужен переводчик. Хотя одно дело вам удалось сделать: вы почти заставили меня поверить, что и техника – не лишняя вещь в жизни.

Он усмехнулся; было видно, что разговор на эту тему ему нравится.

– Вы, друг мой, как литература: если человек не владеет данным языком, самый гениальный роман для него – просто пачка бумаги. А я в этой параллели – живопись: она одна для всех.

– Ну, хорошо, хорошо, – сказал физик нетерпеливо. – Что толку в этих рассуждениях?

Истомин прищурился.

– Дайте мне время до обеда – и увидите.

Карачаров почувствовал вдруг неожиданное облегчение, словно бы ответственность за бредовую идею перевалилась с его плеч на сутулую спину писателя.

– Ладно, – сказал он. – Дам. В конце концов мы – две стороны одной медали, и что не удалось одному, то, может быть, получится у двоих.

– Наконец-то вы стали мыслить разумно, – сказал писатель рассеянно; он глядел уже куда-то сквозь физика, рука его наткнулась на диктограф, подтянула его поближе, сняла микрофон. – Ну, идите, – сказал он. – Теперь не мешайте мне. Это вам не математика, тут счет идет на секунды.

…Они почти не изменились; стали, может быть, стройнее и одухотвореннее но в каждом можно было найти какие-то черты, характерные и для их далеких предков, родоначальников, зачинателей эры Кита: и рост Лугового, и широкую кость физика, и огромные глаза Зои, и мягкость движений Милы, и смуглоту Веры, и резкие черты Нарева, и проницательный взгляд администратора – людей, давно исчезнувших с лица Кита. С тех пор сменились поколения; умирая, они уходили в круговорот веществ, и атомы, из которых они состояли, продолжали теперь жить в телах тех, кому предстояло сейчас начать новую эру – эру Большого Кита, эру открытого человечества.

Старый «Кит», бесконечно изношенный и залатанный, до того древний, что казалось непонятным, как он мог просуществовать в пространстве столько времени, лежал на орбите вокруг Большого Кита – планеты более ста километров в диаметре, чья площадь не превышала двух с половиной тысяч квадратных километров. Но это был необозримый простор по сравнению с замкнутым объемом корабля, где счет шел на квадратные метры. Старый «Кит», пережив многих и многих, все-таки дождался этого дня.

Планета голубела невдалеке. Маленькое, близкое солнце, зажженное несколько лет назад и успевшее теперь прогреть планету и подготовить ее для прибытия людей, находилось сейчас по ту сторону небесного тела, но вскоре должно было уже показаться над невысокой атмосферой; лучи его, преломляясь в воздухе, уже достигали взглядов людей, столпившихся в центральном посту корабля и в обсерватории.