ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. - ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ

Передать в безвозмездное владение беднякам конфискованное имущество 200 тысяч арестованных подозрительных (это было главным в вантозских декретах) означало не только перераспределение собственности от врагов революции в пользу ее сторонников, но и закрепление итогов самой революции, образование нового класса собственников-санкюлотов. Только это, по мнению Антуана, могло остановить углубляющийся кризис Республики. И только это могло удержать шатающееся революционное правительство от неминуемого краха и спасти Робеспьера, – мера, которую Сен-Жюст провел вопреки воле самого Робеспьера.

– Ты прав, Максимилиан, принципом Республики является добродетель, в военное время подкрепляемая террором, – сказал он, стоя у постели больного Робеспьера, вечером того дня, когда был принят «тюремный декрет». – Но неплохо, если принцип добродетели будет подкреплен материально. Защитники отечества будут носить нас на руках.

Робеспьер страдальчески посмотрел на него снизу вверх, но на этот раз ничего не возразил.

Цель – Великая добродетельная республика – оправдывала любые средства.

А оправдываться перед Конвентом за арестованных подозрительных Сен-Жюст вовсе не собирался: вопрос освобождения из тюрем врагов народа он в своем докладе подменял вопросом прямо противоположным – конфискацией у этих арестованных (как правило, людей состоятельных) еще и их имущества в пользу оставшихся на свободе неимущих.

Он один должен был переломить в свою пользу настроение всего правительства Республики и всех депутатов. Один, потому что больные Робеспьер и Кутон лежали дома в своих кроватях. Больные! – случайно ли? – не потому ли, что не очень одобряли его «уравнительные» намерения, но возражать из чувства солидарности уж не могли. Но потому и у него не было выхода – приходилось лгать, угрожать и заставлять себя самого поверить в собственные логические построения…

Прежде всего следовало ответить с трибуны Конвента на обвинения революционного правительства в тирании…

– По сравнению со всеми другими правительствами мы умеренны, – непреклонно заявил Сен-Жюст и продолжил, приводя в качестве примера совершенно фантастические цифры пострадавших от «прежнего режима»: – В 1787 году Людовик XVI повелел расстрелять 8000 человек независимо от возраста и пола в Париже, на улице Меле и на Новом мосту. Подобные сцены возобновились по почину двора на Марсовом поле. По приказу двора вешали в тюрьмах; утопленники, которых вылавливали из Сены, были его жертвами. В заключении находилось 400 000 человек. Каждый год вешали 15 000 контрабандистов; колесовали 3000 человек. В парижских тюрьмах было тогда больше заключенных, чем сейчас. Во время голода войска выступали против народа. Окиньте же взглядом Европу! В Европе 4 миллиона заключенных, стенания которых не доходят до вас [137].

Затем следовало перейти к угрозам тем депутатам, кто был готов прислушаться к призывам о милосердии (а таких, заботящихся о собственной безопасности, в Конвенте было уже большинство):

– Основной причиной содержания под стражей являются не юридические отношения, а безопасность народа и правительства… Однако следует быть справедливыми; но справедливыми в соответствии не с интересом отдельных лиц, а с интересом общественным… Важнейший из всех законов – это сохранение Республики… Те, кто требует свободы для аристократов, не желают республики и боятся за себя. Явным признаком измены является жалость к преступлению в республике, основой которой может быть только непоколебимая суровость. Я призываю всех, кто выступает в защиту аристократов, содержащихся под стражей, предстать перед общественным обвинением в трибунале… Содержание под стражей связано с прогрессом разума и справедливости. В отношении к мятежному меньшинству мы перешли от презрения к недоверию, от недоверия к примерам, от примеров к террору… Требование открыть тюрьмы повлечет за собой нищету, унижение народа и новые Вандеи. Выйдя из тюрем, заключенные возьмутся за оружие, не сомневайтесь в этом…

Потом надо было ударить по внимательно слушавшим выступление представителям обеих фракций, объединив их в одну зловещую «клику»:

– Во Франции есть политическая клика, которая играет всеми партиями; она движется медленно. Если вы говорите о терроре, она взывает к милосердию; если вы становитесь милосердными, она прославляет террор… Избавляют себя от необходимости быть честными; нажились за счет народа; наедаются до отвала; оскорбляют народ; торжественно шествуют, влекомые преступлением, пытаясь вызвать к нему ваше сочувствие!… Всякий, кто щадит преступление, желает восстановить монархию и уничтожить свободу… Республиканский строй связан с уничтожением аристократии. Но если вы будете щадить аристократию, вы уготовите себе шестьдесят лет мятежей [138]. Дерзайте! В этом слове заключается вся политика нашей революции.

В конце своей речи Сен-Жюст переходил к самому главному:

– Сила обстоятельств приводит нас к результатам, о которых мы и не помышляли. Богатство находится в руках достаточно большого числа врагов революции; нужда ставит народ, который трудится, в зависимость от его врагов. Те, кто делает революцию наполовину, только роют себе могилу… Вы должны признать принцип, что только тот может пользоваться правами в нашем отечестве, кто содействовал его освобождению. Уничтожьте нищету, которая позорит свободное государство; собственность патриотов священна, но имущество заговорщиков должно быть предоставлено всем обездоленным. Обездоленные – сила Земли; они имеют право говорить как хозяева с правительствами, которые ими пренебрегают… Вы должны не допустить, чтобы в государстве был хоть один обездоленный, хоть один бедняк. Только такой ценой вы сможете завершить революцию и создать настоящую республику.

Ошеломленный Конвент выслушал последние слова своего главы в полном молчании. Многие переглядывались – за плечами оратора явственно ощущалась тень Марата, как мало не походил на Друга народа говоривший его словами изысканно одетый молодой человек на трибуне. Что было еще страшнее. Без возражений депутаты приняли декрет об «изъятии имущества у лиц, признанных врагами революции».

Сен-Жюст был доволен – Конвент смолчал. Не было возражений и со стороны правительственных Комитетов. Часть депутатов просто не разобрались в происходящем, другие же не придали новому декрету особого значения, считая его тактическим маневром Робеспьера, действовавшего за спиной Сен-Жюста. Между тем сам Сен-Жюст, убедившись, что все идет по плану, готовился конкретизировать свои предложения по «изъятию собственности у богачей и передачи их беднякам» (и опять при абсолютном нейтралитете Робеспьера).

Через шесть дней Сен-Жюст вновь поднялся на трибуну и после короткой преамбулы предложил к закону от 8 вантоза дополнительный декрет: безвозмездная передача конфискованного имущества врагов народа будет осуществляться по прямому распоряжению Комитета общественного спасения по спискам неимущих патриотов, представленных местными коммунами.

Помимо прочего, правительственные Комитеты наделялись правами разбирать дела заключенных в тюрьмы подозрительных и освобождать их без юридических формальностей.

Все! – дело было сделано. Санкюлоты отвернулись от Эбера, не предлагавшего никаких мер, кроме бессмысленной резни.

Полицейские наблюдатели доносили Комитетам, что бедняки одобряют «благодетельные декреты Сен-Жюста» и с нетерпением ждут «бесплатной раздачи вражеской собственности». Что даже удивило наблюдавшего происходящее с кровати больного Робеспьера, который всегда придавал мало значения материальным благам, считая, видимо, что санкюлоты могут прожить одним «святым духом добродетели»…

Зато Сен-Жюста удивила реакция самих эбертистов, якобы радетелей за счастье бедняков. Уже на следующий день, когда стало известно о принятии вантозского законодательства, у руководителей санкюлотского клуба Кордельеров началась настоящая истерика: они объявили новые декреты ничего не значащими бумажками, принятыми лишь для того, чтобы усыпить бдительность народа. А затем командующий Революционной армией (главной вооруженной силой парижских бедняков!) прямо призвал к «святому восстанию» против «усыпителей». В знак того, что кордельеры с этого момента пребывают в «состоянии восстания», висевшая на стене Декларация прав человека и гражданина была покрыта черным крепом, как и месяц назад, когда члены клуба добивались освобождения из тюрьмы арестованных Ронсена и Венсана. Тогда этот демарш старейшего революционного клуба привел к успеху, но сейчас это было уже агонией: цель восстания, то есть имена «усыпителей» не были названы. На вопрос, против кого конкретно должны были восстать санкюлоты Парижа (понятно, что подразумевался глава правительства Робеспьер и автор «усыпительных» декретов Сен-Жюст, но формальность требовала назвать их по именам), Эбер не ответил, просто потеряв от страха язык.