Цветы в Пустоте. Книга 1 - Леа Рэд

рубильник. Она так и осталась лежать, глядя в небо с широкой счастливой ухмылкой, и ведьминский костер ее рыжих волос погас вместе с ее глазами, похожими теперь на мертвые звезды.

Так встретила свой конец Хенна.

Хенна-воин.

Хенна-амазонка.

Хенна-пламя.

Хенна-Солнце.

Хенна, Красный Скорпион.

Сильвенио дрожащей рукой опустил ее веки и свернулся возле нее клубком, в очередной раз находя спасение в мягких объятиях его личной темноты. Он уже не слышал, как чьи-то тихие шаги остановились рядом.

* * *

Когда он открыл глаза, над ним участливо склонялись ангелы – одинаково золотоволосые и прекрасные. Должно быть, он все-таки умер.

– Ой, смотри, очнулся!

– И правда! Вот здорово!

– Эй, ты нас слышишь?

Только вот радужка глаз у этих ангелов была почему-то кроваво-красной. В длинных волосах хищно покачивали лепестками алые цветы. Сильвенио моргнул.

– Да-да, он нас слышит!

– А посмотри, какие у него прелестные глазки!

И вдруг реальность, до того мирно дремавшая на дне его памяти, болезненно ударила под дых. Он вспомнил все: жуткое сражение, смерть Хенны. И имена этих людей. Как только он вспомнил последнее, ему показалось, что весь ужас, весь страх, который он когда-либо до этого испытывал в жизни, на самом деле был лишь предвестием того Страха, который он испытывал сейчас.

Потому что это было хуже всего, что он мог себе когда-либо вообразить.

Его новые знакомые, конечно, тут же улыбнулись ему еще добрее. И сказали хором:

– Добро пожаловать на корабль Близнецов, Сильвенио Антэ Лиам.

Глава 13

Мак

«Путники терпеливо ждали, когда проснется Трусливый Лев; он слишком долго дышал отравленным воздухом макового поля. Но Лев был крепок и силен, и коварные маки не смогли убить его».

Архивы Старой Земли: А. Волков. «Волшебник Изумрудного города»

Он шел по бесконечному зеркальному коридору. Зеркальными были и стены, и пол, и потолок: отовсюду, со всех направлений на него смотрел он сам, испуганный и полностью обнаженный. Сильвенио и раньше не любил зеркала, хотя и не избегал их. Теперь же собственный вид, многократно повторенный и переломленный, вызывал в нем дурноту: зеркала безжалостно показывали ему и безобразный шрам в виде выжженного вокруг его правого глаза паука, и постыдный ошейник, узкой металлической полоской оттенявший бледную шею (не зря он прятал его за высокими воротниками!), и позорные яркие следы, молчаливо свидетельствующие о его обоюдном предательстве – синяки, укусы и засосы, принадлежащие равно как Аргзе, так и Хенне. Он не помнил, правда, чтобы Хенна оставляла ему нечто подобное на прощанье, потому что при всей своей горячности она старалась быть с ним максимально осторожной, но допускал мысль, что он мог эти следы просто проглядеть или они могли проявиться позже.

И, конечно, зеркала в полной мере демонстрировали ему разнообразные, покрытые сейчас засохшей серебряно-красной коркой порезы по всему телу, число которых с каждой ночью все увеличивалось.

Красный огонек, за которым он следовал, в какое-то мгновение вновь вспыхнул в одном из зеркал – значит, прошел еще один день: это был условный сигнал, который Сильвенио приучился считать чем-то вроде заката солнца. И появление его не сулило ничего хорошего. Именно сейчас, когда глаза у Сильвенио уже невыносимо слипались, а мышцы сводило от усталости – именно сейчас ни в коем случае не следовало останавливаться, раз красный огонек снова дал о себе знать. И точно: коридор позади него резко покрылся сеткой трещин, а потолок начал осыпаться осколками. Стены задрожали, завибрировали, предупреждая о том, что приближалось из-за поворота, и Сильвенио уже мог видеть ползущие вдоль многочисленных трещин щупальца липкой, смертоносной темноты. Драгоценные секунды ушли на то, чтобы понять, где заветный огонек – лишь отражение, а где – настоящий, и только потом Сильвенио кинулся в открывшийся проход. На него отовсюду сыпалось стекло, и он едва мог прикрыть хотя бы глаза. Коридор ходил ходуном, облако темноты, разрушая все на своем пути, неуклонно ползло следом за бегущим из последних сил человеком, и кровь из рассеченного лба заливала ему лицо, мешая смотреть по сторонам. Пол осыпался. Бежать было очень, очень больно.

Ты же не думаешь, что сможешь убегать бесконечно, малыш?

Интересно, почему все вечно называют его малышом, подумалось Сильвенио вдруг, хотя сейчас его мысли должны были быть заняты исключительно собственным спасением. Но, в самом деле, это ведь совершенно нелогично: он был под два метра ростом (хоть и неестественно для такого роста худой и тонкий), он был выше среднестатистического человека, как и все эрландеранцы, и уже давно не являлся ребенком. Ему уже исполнилось двадцать один, и, хотя он должен был выглядеть сейчас несколько младше, если бы имел счастливую спокойную жизнь, в данный момент это было не так, и он не понимал, почему все окружающие продолжают всячески намекать ему на…

А теперь ты думаешь, что сможешь отвлекать нас заведомо ненужными нам мыслями и убегать одновременно. Похвальная самонадеянность, малыш, но это не поможет. Тем более что это всего лишь первый этап. А ты уже почти выдохся.

Нет, он не выдохся, ни в коем случае. Он ускорился еще больше, лихорадочно стирая кровь с глаз и пытаясь не обращать внимания на порезы. Мириады сверкающих осколков с оглушительным звоном сыпались на него со всех сторон – некоторые особенно крупные так и норовили ему что-нибудь отрезать. Так он лишился одного уха и двух пальцев на правой руке. И из каждого осколка, разумеется, на него все еще смотрели его тысячекратно умноженные отражения, только в темноте ничего не отражалось и не сверкало – но он туда не хотел. Красный огонек, по-прежнему издевательски маячащий где-то впереди, не давал ему остановиться.

Ты занятный. Правда. Нам нравится.

Он все ожидал, когда же это прекратится. В предыдущие несколько дней вся эта безумная тряска заканчивалась примерно через три минуты после появления красного огонька, но сейчас, по его подсчетам, прошло уже по крайней мере минут десять. Он ужасно устал. Словно бы потворствуя его желанию отдыха, один впечатляющих размеров треугольный осколок, отделившись от потолка, обрушился на его ногу, и ступни больше не стало. Он закричал, не помня себя от боли, и неловко упал, едва успев в последний момент отвернуть лицо от зеркальных зубов, которыми ощерился пол. В любой другой подобной ситуации у него бы давно включился Контроль, или, по крайней мере, он бы потерял сознание от болевого шока, но сейчас, когда Контроль у него отобрали, а его чувствительность специально понизили ровно до того предела, чтобы