Триумвират (СИ) - Луций Корнелий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внешний футляр филактерии представлял собой серебряный цилиндр, покрытый сложным рисунком символов, а вокруг стояли изваяния сирен и каких-то рогатых богов.
— Вот они! Началось. — обрадовался Расет. — Вы чуете их? Вы слышите их?
«Я, действительно, могу ощутить здесь присутствие мощной стихийной силы». — передал мне Гинд. — «И ни с чем подобным я раньше не сталкивался».
Мое сверхъестественное восприятие тоже ощутило некое необычное колыхание мрака вокруг футляра с филактерией.
— Двадцать девятый год после Изъятия! — воскликнул Расет. — Одна из первых или даже первая. Остров Гердабан давно на дне моря, а камни Аркины сгинули после поражения Канртега. Но обида за них все еще хранится здесь.
«Что значит „после Изъятия“?»— спросил я у Гинда.
«Канртегская датировка событий шла с их переселения на остров. Кажется, они покинули свой дом на континенте, изъяв реликвии главного храма и…»
«Лучше уточни у Расета».
Гинд так и сделал, получив развернутый, запутанный, но интересный ответ.
— Изъятие! — усмехнулся старик, глаза которого блеснули смесью азарта и безумия. — Самая большая ложь Канртега. Краеугольный камень. Первая плита в основании города. Поверх нее уложили всех мертвецов. Я расскажу вам тайны, но сначала идемте дальше. В глубь. Запомните. Это первая настоящая филактерия. Потому что после Изъятия. Изымали силу. Замешивали кровь. Идемте. Тишина ждет наших шагов. Я укажу вам какая филактерия мне нужна и поговорим.
Отряд проследовал дальше вдоль центральной галереи, но при этом заглянул и в соседние.
— Тридцать первый год от Изъятия. — бубнил Расет. — Тридцать второй, тридцать четвертый. Кучно идут, голубки мои. Первый крупный скандал. Острова около основного. Кто-то ковырял рубины прямо с оболочки филактерии. Умер поди? Умер. После него, небось, перестали воровать и решили тут всё запереть. Нищие потомки за спиной котомки.
— Мы стараемся соблюдать покой этого места. — с холодным раздражением ответил ему служитель.
— Как же, как же. О, Аркирот Тарамах. — указал Расет на одну из табличек. — Построил первый корабль-гигант. Сорок четвертый год после Изъятия. Начало эры больших путешествий.
Оформление галереи стало еще более торжественным, сложным и богатым. Я увидел у стены поразительной красоты статую высокой, обнаженной эльфийки из полупрозрачного белесого камня. Невероятно эстетичная пластика движений и изгибы, которым позавидовали бы скульптуры эпохи Возрождения. Однако то была необычная статуя. Я заметил, что она слегка мерцает в полумраке.
«Гинд, с той статуей что-то не так. Подойди и осторожно глянь».
Гинд выполнил мою команду, но, кажется, ничего не замечал.
«Работа отличная, но явно выделяющейся магии я здесь не ощущаю». — ответил венатор.
— Ах, он заметил! Стратег видит. Я знал. — обрадовался Расет, заметив пристальное внимание Гинда к статуе. — Красивая работа, да? Какая фигура, улыбка, манящий взор. Скульптор очень знаменитый. Зовут Каламет. И эта статуя когда-то была живой. Дышала, пела и играла. Вы видите, стратег. Видите и ощущаете, да? Её душа, её тень всё ещё внутри! Но она не страдает. Не плачет, не стенает. Я слышу её тихую мелодию, от которой кажется, будто красавица вот-вот оживёт и заключит тебя в объятиях. Но это обман. Хотя не обман. Искусство! Она мертва. Мертва тысячу лет. И всё ещё здесь.
Ага. Значит я вижу жертву местной Горгоны Медузы, зеркалом которой сейчас активно пользуюсь. Интересно, каким образом статуя оказалась здесь? Жрецы ее на гаражной распродаже купили? Однако красиво жить не запретишь и красиво проклинать тоже. Таблички с медных сменились на серебряные или даже золотые.
«Против семьдесят шестого архонта Сахета Имрехтепа за его глупость, скупость, за обман в торговле шелком и недостойное поведение в отношении союзных сенаторов из семей Камилл, Сандис и Домин».
Далее шёл список проклинающих, в который я подробно не вчитывался. Однако интересно, что жрецы Канртега применили к одному из своих магические санкции за недостойное поведение в отношении сенаторов Республики. Выходит дипломатические связи двух держав были весьма крепки.
— Канртег и Республика. — задумчиво произнес Расет. — Две противоположности. Такими они вошли в нашу память. Непримиримые враги. Но мало кто помнит, что были в той истории и страницы дружбы. — усмехнулся старик. — Да, да. Все лишнее всегда вычищают из памяти. Доброе — злое. Белое — чёрное. Так лучше. Так проще. Кому? Им.
Им? Рептилоидам что ли? И сюда добрались, ироды проклятые. Как будто падения Гипербореи им было мало. Ничего. Справимся. А Расету бы передачи на телеканале РЕН вести.
Отряд следовал дальше по этому великолепному музею амбиций, зависти и подлости. Нередки были случаи, когда двое жрецов проклинали третьего, а потом третий в союзе с первым проклинал второго. Три галереи расширились до пяти. Требовалось больше пространства, чтобы вместить всю злобу города кровавых алтарей.
— На постаменте футляр. — напевал Расет. — В футляре склянка, в склянке кровь, в крови мысль, в мысли яд.
Двести какой-то год от Изъятия, триста какой-то год от Изъятия. Где-то в центре все галереи вдруг объединились, образуя широкую, спиралевидную площадь. Сорок медных минотавров охраняли ее. Сорок золоченых секир поднимались к далекому потолку. В центре же стояла огромная… Даже не знаю как это назвать. Не урна и не ваза, а целое небольшое строение. Внутри поместятся три человека. На полу перед этим каменными яйцом лежала медная табличка, куда серебром залили буквы.
«Против сто тридцать пятого архонта Ксигона Тарамаха. За его жадность, подлость, бесконечный обман, за предательство интересов Города и своей семьи, царские амбиции, несправедливое распределение даров, трижды сорванные брачные договоренности с семьями Убур и Маргидонгор, за благосклонность к инородцам и позорное соглашение с царем Мелика».
А дальше шел список из примерно двухсот имен проклинающих. Кажется, архонт Ксигон умудрился порядком достать общественность Канртега. Ему объявили магический импичмент. Интересно, выжил ли он после такого количества колдовских дизлайков?
— Когда кто-то становился слишком силен, то все объединялись и низвергали его с пьедестала в грязь. Быть лучшим не всегда хорошо. — произнес Расет, глядя на табличку.
'Ждёт, когда я крикну, выплесну боль
И станет моим проклятьем вечный город
Здесь меня никто не слышит
Деньги, кровь, гордыня и спесь
Держат на себе величье этих стен
Не поможет стать им выше
Слов и судеб адская смесь
И стремленье вверх во имя перемен
Властью и тщеславьем ты опьянён
В прошлом и грядущем — непрощённый'.
Не так часто я уже вспоминаю музыку своего родного мира, но песня Кипелова про Вавилон сама всплывает из глубин прошлого, когда я вижу эти торжественные залы.
Отряд миновал площадь, снова прокладывая путь сквозь галереи, но их теперь не
