Меншиков - Николай Павленко

Расследование почепского дела, как и финансовых злоупотреблений князя, затянулось на многие годы. Положение князя Петр Андреевич не считал безнадежным. Во всяком случае он полагал, что время работает на светлейшего, и тому ничего не оставалось, как вооружиться терпением: «Прошу вас, мой государь, употребить на несколько времени терпения, а я уповаю, что со временем все изправится в вашу пользу». Прогноз Петра Андреевича не подтвердился: Меншиков уцелел, но должен был расстаться со всеми незаконными приобретениями на Украине.

Справедливости ради отметим, что Толстой не принадлежал к числу людей, которые, подобно Макарову, слепо, безоговорочно и, можно сказать, безрассудно во всем и всегда поддерживали светлейшего. Петр Андреевич был себе на уме и соразмерял степень своего участия в «предстательстве» за Меншикова с возможными последствиями этого «предстательства», боясь потерять кредит у царя, а вместе с ним и положение при дворе.

До сих пор мы рассматривали отношения Меншикова с Толстым сквозь призму их материальных выгод: светлейший покровительствовал Толстому и членам его семьи, а Толстой, в свою очередь, наряду с другими вельможами вносил свою лепту, чтобы отвести удар от князя. Но письма Толстого были ценны Меншикову сами по себе: из них поступали ценнейшие сведения. Когда царь и царица находились не в столице, главное, что более всего интересовало князя, это здоровье царя и царицы. Меншикову было лучше, чем другим известно, что ни Петр, ни Екатерина не отличались богатырским здоровьем. Не хуже он знал и другое – все, что он имел: богатство, чины и должности, – было получено от царя. Случись с ним беда – не миновать беды и светлейшему – надо постоянно находиться в курсе событий, дабы вовремя отвести от себя угрозы и остаться на плаву. Смерть царицы тоже влекла за собой утрату для Меншикова, правда, меньшего масштаба – в этом случае он лишался бы своей заступницы, не раз смягчавшей удары петровской дубинки. Поэтому светлейшего настораживали письма Толстого, отправленные из Копенгагена, Амстердама или Парижа с известиями о болезни царя или царицы.

Не могло не вызвать тревоги у Александра Даниловича письмо Толстого из Амстердама 18 января 1717 года, в котором тот сообщал, что царица после родов продолжала жить в Везеле, «понеже от родимой болезни еще не в совершенном здравии. К тому ж, государь, и печаль о кончине государя-царевича Павла Петровича еще свежа в памяти». Нездоровилось и Петру, причем недомогание у него, как и у супруги, носило затяжной характер. 5 февраля Толстой писал: «Его царское величество, как и государыня царица, приходят в доброе здравие». «Приходят», но еще не пришли, то есть полное выздоровление не наступило. Лишь 17 февраля царь впервые вышел из покоев, о чем Толстой поспешил уведомить своего корреспондента: «Его царское величество вчерашнего числа изволил ис квартиры своей впервые выттить во Адмиралтейство здешнее». Чувство тревоги оставило Меншикова лишь после утешительных сведений, полученных от Толстого из Спа, где в июле царь принимал воды: «Здешняя вода немалую пользу здравию его величества приносит».

Косвенную информацию о здоровье царя содержали сообщения о переездах царя и о том, как он проводил время, – больному человеку, естественно, не до путешествий или развлечений. 4 марта Толстой в письме из Амстердама извещал Александра Даниловича, что царь не выехал в Гаагу вследствие того, что «здесь, около Амстердама, забавились гулянием и, чаю, еще дни три или четыре не поедем». 20 мая из Парижа: царь «изволил вчерашнего числа пойтить из Парижа на ловлю зверей». Прочитав это сообщение, Меншиков без риска ошибиться мог судить о великолепном самочувствии царя, ибо он в угоду хозяевам отправился на охоту, которой, кстати, никогда не увлекался. К такому же умозаключению князь мог прийти, читая письмо Толстого, отправленное из Нижнего Новгорода 31 мая 1722 года: царь «изволил праздновать день рождения своего здесь благополучно».[367]

Сведения о здоровье царской четы текли к Меншикову по разным каналам: от братьев Олсуфьевых, Макарова и многих других. Но существовала такая сфера деятельности царя и его дипломатов, где внешние наблюдения были мало полезны, надобно было участвовать в этих событиях. Здесь ни Олсуфьевы, ни даже Макаров, да, пожалуй, никто другой не мог поделиться с князем теми сведениями, какие мог дать Толстой – человек, находившийся в гуще дипломатических событий, их активный участник. Речь идет о переговорах, которые Петр Андреевич вел по поручению царя с английским королем, французскими и датскими министрами.

Чем могли быть полезны Меншикову полученные сообщения? Не надо забывать, что Меншиков после отъезда царя за границу в 1716 году остался в России, как тогда говорили, первым министром, на плечи которого ложилась вся тяжесть подготовки страны к ожидавшимся военным действиям на вражеской территории. Указ царя об организации десанта в 1717 году был отправлен Меншикову и Сенату еще 13 октября 1716 года. Меншиков отвечал царю 2 ноября того же года: «Мы здесь в приуготовлении операций, сколько Бог помощи подает, трудиться будем».[368] Чтобы соразмерить свои усилия, надо было в точности знать, как развивались отношения с союзниками, насколько реальны их планы участия в совместных военных действиях против шведов, как велась подготовка к высадке десанта. Именно поэтому его интересовал каждый шаг, предпринимаемый в этом направлении царем, русскими дипломатами, и в частности П. А. Толстым.

Вельмож еще более сближало дело царевича Алексея – их роль в нем не ограничивалась, как у большинства прочих, подписью под приговором, оба они активно участвовали в следствии, а Толстой, как известно, привез сына царя из Италии в Россию. Сближала общность судеб – им, конечно же, не сносить головы, если царевичу будет сохранена жизнь и он когдалибо окажется на троне.

Примерно с 1722 года наступает охлаждение и в этой дружбе. Мы в точности не знаем, чем оно было вызвано – усилившимся соперничеством за влияние на царя или иными причинами. Скорее всего, почепским делом. Толстой, как и другие вельможи, был уверен – Александр Данилович глубоко увяз и ему уже не выпутаться, падение фаворита – дело недалекого будущего.

Свидетельством утраты прежней близости могут служить письма Толстого к Меншикову из Каспийского похода; они резко отличаются от его писем, отправленных в 1716–1717 годах из Амстердама, Гааги и Парижа, насыщенных сведениями, столь угодными адресату. Теперь сведения о событиях, свидетелем или участником которых был находящийся на юге Толстой, полностью отсутствовали. Письма 1722 года можно, скорее всего, отнести к письмам вежливости, холодным и пустым по содержанию.