Собрание сочинений в четырех томах. Том 4 - Александр Серафимович

[Сарказм — могучее оружие]. Впервые — газ. «Курьер», 1903. 19 марта.

[Странные, подчас трудно объяснимые вещи]. Впервые — газ. «Курьер», 1903. 11 апреля.

[Из всех зол и несчастий...]. Впервые — газ. «Курьер». 1903, 13 апреля.

Братья-газетчики. Впервые — газ. «Курьер». 1903, 19 мая.

Для того времени любопытен сам факт столь большой и ревностной заботы литератора о единстве, сплоченности «братьев» своего «цеха».

[Умер доктор философии Филиппов...]. Впервые — газ «Курьер», 1903, 22 июня.

Первые страницы. Впервые, под заглавием «Два момента», — газ. «Русские ведомости», 1911, 6 ноября.

Серафимович никогда не виделся с Л. Н. Толстым, но о заочных «встречах» с ним он говорит на протяжении чуть ли не всей своей творческой жизни, считая великого реалиста своим учителем, и эти его «впечатления» носят такую силу, какой не найти в воспоминаниях иных литераторов, не раз встречавшихся с великим писателем. Л. Н. Толстой и своим образом жизни, и своим творчеством оказал большое влияние на А. С. Серафимовича Многие мысли об атом, намеченные в «Первых страницах», писатель в дальнейшем развил и пояснил. «В этом очерке я рассказываю о своей «первой встрече» в детстве с Толстым. Раз речь зашла о Толстом, то позвольте уж мне поделиться с читателем своими дальнейшими «встречами» с Толстым, которые сыграли большую роль в моей писательской судьбе. Я долго был современником Толстого, во никогда его не видел и с ним не беседовал... Толстой оказывал громадное влияние на современных ему писателей. Чем? Своим мастерством, лепкой своих произведений, образцами своей работы. Нельзя было не остановиться в изумлении перед тем, как он умел замечательно кроить характер, вычерчивать своеобразные внутренние черты отдельных людей, пронизывать до дна их психологию и сцеплять отдельные звенья в стройную цепь отношений и коллизий, из которой ничего не выбросишь. При атом не могли не действовать его чрезвычайная простота и искренность. Самые слова Толстого — не книжные, а взятые из живого разговорного языка. Толстой обогащал внутренний литературный язык, поскольку живой язык гибче, богаче цветами и формами, чем литературный язык...

Не знаю, как другие, но я должен сказать, что из всех писателей, русских и иностранных, наибольшее влияние оказывал на меня «м. Не то, чтобы я сознательно подражал, садился и начинал писать под Толстого, но его методы, помимо моей воля, впитывались в меня. Да и сознательно, если вдуматься, в учился всегда у Толстого...

Я старался, по Толстому, подбирать наиболее близкие для определенна понятия слова, наиболее полные, наиболее плотно прилегающие к образу и наиболее многосторонние, объясняющие данную черту человека, данное его построение. Я присматривался, с каким пониманием Толстой подбирал наиболее емкие, наиболее красочно определяющие слова...

Гениальность Толстого как литературного творца а том и заключается, что за образами его не чувствуешь языка, не чувствуешь словесного покрова. Забываешь, что книгу читаешь. Книга исчезает, а видишь собственными глазами, как ходят люди, как колышутся листочки на деревьях, как пасутся лошади на пригорке. Буквы, бумага уходят куда-то в тень, в впереди — брызжущий жизнью человек...

Очерк «Первые страницы» я считаю весьма показательным в смысле влияния на меня Толстого с самого детства. От Толстого легко не отмахнешься. До конца дней своих его ощущаешь возле себя, над собою» (А. С. Серафимович. Собр. соч.. т. V. М.. ГИХЛ. 1948. стр. 343-346).

Писатель и читатель. Впервые — журя. «Путь». 1913. № 1.

Для Серафимовича вопрос о взаимоотношении писателя и читателя всегда был очень важным и мучительным. «До Октябрьской революции писатель был злонамеренно разобщен с читателем. Между писателем и читателем самодержавие воздвигло глухую стену. Для меня лично это была, молено сказать, трагедия. Я замучил себя вечным вопросом, на который не мог по тем временам получить ответ: «Кто же он, наконец, мой читатель?..» «Мой» читатель был для меня недостижим: я знал, что он забит непосильным скотским трудом, горем и нуждой, что ему подчас не до книги, что он малограмотен.

Читателей при царизме вообще было мало, — несравненно меньше, нежели в наши дни. Читатель тогда считался категорией вредной, «подозрительным элементом» (А. С. Серафимович. Собр. соч.. т. VI. М.. ГИХЛ. 1948. стр. 432).

В одной из статей 1913 — 1914 годов Серафимович писал: «Из десятков, из сотен, (из] тысяч... оставшихся от забвенья вещей только одна идет я веха и светит всему человечеству. Трудно представить себе ту безмерно-колоссальную груду произведений человеческого творчества, которая навсегда умерла, истлела в памяти людской.

Кто же судия, кто тот грозный судия, который неумолимо, бесстрастно посылает ошую на тлен и мертвое забвение выстраданные мукой и болью человеческие творения и легким мановением десницы оставляет каплю из этого океана нетленно сиять вовеки? Кто тот судия?.. читатель, читатель во всей своей массе. То многоголовое чудовище, которому художник и отдаст лучшие жемчужины души своей.

Но ведь читатель не представляет из себя определенной величины. Это понятие собирательное. И внутри его чудовищно перепутано невежество, образованность, тончайший вкус и безвкусие, лицемерие и искренность, грубость и нежнейшие душевные оттенки, стадность, гордо сознанная индивидуальность.

Этот многоликий судья судит вкось и вкривь, возвеличивает бездарности, проходит мимо жемчужин творчества, спохватывается, поклоняется до исступления, завтра поворачивается спиной к своему кумиру, топчет его презрением и замалчиванием, создает на художников моду, слепо подчиняется ей, как закону.

Да. Из тысячи умов, из тысячи сердец слагается как бы фильтр, сквозь который медленно, часто запутанно, часто уродливо и болезненно просачиваются произведения человеческого творчества. Но в конце концов весь отброс, вся накипь и плесень, отрава, пошлость и бездарность задерживаются и сгнивают, а проходит тонким сверкающим ручейком только драгоценная чистота человеческого гения и таланта.

...Читатель, честно и строго относящийся к лучшему дару судьбы, к творчеству, скажет художнику: не заигрывай с нами, не унижайся перед нами, но и величественно не презирай нас, ибо ты кость от кости нашей и плоть от плоти нашей. Не кумира из тебя сотворим и не грязью наших сапог будем топтать тебя, а как брата, несущего нам сердце свое, примем тебя...» (А. С. Серафимович. Сборник неопубликованных произведений и материалов. М.. ГИХЛ. 1958. стр. 275-278).

Трещина. Впервые — газ. «Известия», 1917, 27 августа (9 сентября).

«Эту классовую трещину — вернее, пропасть — я отмечал в газете уже в августе 1917 года, т. е. до Октября, — вспоминал в 1948 году писатель — Я уже тогда отдавал себе ясный отчет, что трещину ничем не заполнить и что социальная революция будет доведена большевиками до конца...» (А. С. Серафимович. Собр. соч.. 1948. т. VIIL М.. ГИХЛ. стр. 427).

Пауки и кровососы. Впервые — Собр. соч.. т. VIII. М.. ГИХЛ. 1948.

Очерк является частью брошюры «Рабочее движение в России». Вылущенная в 1917 году московским издательством «Книга и жизнь» в серии «Популярная общественно-политическая библиотека», эта брошюра стояла в одном ряду с другими агитационными брошюрами Серафимовича, написанными по заданию Московского Совета рабочих депутатов в предоктябрьские месяцы 1917 года.

По свидетельству самого Серафимовича, этот «очерк» («Рабочее движение в России». — Г. В.) «в дни Октябрьской революции... имел широкое хождение среди рабочих московских заводов и фабрик, а также на фронте» (А. С. Серафимович. Собр. соч.. т. VIO. М.. ГИХЛ, 1948, стр. 426).

В капле. Впервые — газ. «Известия». 1917, 12 (25) декабря, под рубрикой «Впечатления».

Наказ красногвардейцам, едущим на Дон. Впервые — газ. «Социал-демократ», 1917, 15 (28) декабря.

Прокламация была написана Серафимовичем по поручению Московского комитета РСДРП.

Осиное гнездо. Впервые — газ. «Известия», 1918, 10 (23) февраля.

Сам писатель так прокомментировал этот очерк: «Мой старший сын Анатолий, погибший потом на врангелевском фронте гражданской войны, учился в Московской гимназии Адольфа. Его там травили как сына большевика. Я написал этот рассказ с целью разоблачить контрреволюционный характер этого учебного заведения» (А. С Серафимович. Собр. соч.. т. VIII. М.. ГИХЛ. 1948. стр. 427).

Как мы читали Карла Маркса. Впервые жури. «Творчество». 1918, май, № 1.

Сосланный на далекий Север, в глухой заштатный городок Мезень. Серафимович сблизился с отбывающим там же ссылку рабочим-революционером Петром Моисеенко. Вместе с ним и еще несколькими ссыльными поселенцами они создали коммуну, столярничали, зарабатывали на жизнь, а в свободное время штудировали «Капитал». «Ссылка была для меня «вторым университетом». Изучение Маркса на всю жизнь определило направление моего писательского пути» (А. С. Серафимович. Собр. соч., т. VIII. М.. ГИХЛ. 1948, стр. 428).

Из мрамора творящий жизнь. Впервые — журн. «Творчество». 1918, май, № 1, под псевдонимом «Курмаярский».