Город призраков - Сергей Болотников

Обернулся к машине. А она уже и снаружи была другая, полностью соответствуя внутреннему убранству. Просто очень старый «сааб», произведенный на свет в ранних семидесятых, если судить по граненому корпусу. Очень старый и проживший нелегкую жизнь.

— Тут больше ничего нет, пойдемте! — сказал Владислав Сергеев.

— А он, — кивнул на машину Мельников, — не вырвется?

— Взгляните на него — он уже никуда не поедет.

Это было правдой, которую трудно оспорить. Логика здесь не работала, и оставалось лишь прислушиваться к ощущениям. А те говорили, что «сааб» стал просто «саабом», ржавой кучей железа. Странная сила, свившая внутри него гнездо, ушла.

Потолкавшись возле изувеченных машин, они побрели прочь.

— Это все? — спрашивал Мартиков.

— Все! Разве ты не видишь — тут больше нечего делать.

— Но как же так? Отгадки! Ответы на вопросы.

— Вот они! — и Дивер покачал перед собой ключи. — Знать бы, к чему они подходят.

— Куда лучше ключи без замка, чем замок без ключей.

Через заметно посветлевший день они проследовали до Старого моста.

— О, — сказал Мельников, — глядите, пес!

— Да, здоровый какой... Я думал, они все повымерли...

Серая желтоглазая собака неподвижно замерла в отдалении, красный язык свесился чуть ли не до земли. Из пасти животного вылетали облачка пара. Мартиков изогнулся и упал на колени, так что идущие рядом Влад со Степаном испуганно шарахнулись в сторону.

— А... — вымолвил Павел Константинович, а потом словно раздвоился. На потрясенных сообщников уставились сразу две личины — одна человеческая, безволосая, с кротким взглядом, и мохнатая звериная морда, точь-в-точь похожая на встреченную собаку. Морда мерзко гримасничала, глаза вращались, а похожий на гротескного сиамского близнеца Мартиков молча содрогался, стоя коленями на земле. Потом звериная морда потянулась вперед, словно стремилась встретиться со стоящей собакой. Та вздрогнула и метнулась прочь, растворившись за линией берегового обрыва.

Мартиков поднялся на ноги. Такой же, как прежде.

— Что это было?

— Это у тебя надо спросить, — ответил после паузы Севрюк. — Полегчало? Пойдем.

— Я не знаю, — тихо сказал Павел Константинович и пошел вслед.

— Не важно, — сказал ему Влад, — главное, чтобы не повторялось. Потому что мне сейчас хочется спокойно дойти до дома. Многовато, знаешь ли, для одного дня.

2

— Веди! — приказал Босх.

— Сей момент! — расплылся в улыбке Кобольд и ушел куда-то вглубь каменных, сыроватых хором. Там, за двумя стальными дверями, располагался карцер.

— Все готовы, да?

— Да без проблем! — ответил Николай Васютко. — Стрый, ты готов?

— Готов, но...

— Хандрит наш Стрый.

— Пусть хандрит, главное — чтобы стрелял хорошо.

— Я не знаю, — медленно произнес Стрый, — не знаю. Кто-нибудь видел Плащевика?

— Я видел, — сказал Босх, — он дату назначил... сегодня.

— Что там говорят про чумных? Вправду — к замку каждый день уходят?

Босх помолчал, поиграл компактным десантным автоматом, лежащим на столе:

— Что нам до этого? Они же не Избранные, они чумные...

Рамена молчал.

Грохнула ржавая дверь, и в комнату вошел Кобольд, тянувший за собой на цепи человека, как тянут упрямую скотину. Свет пал приведенному на лицо, и оно заиграло всеми цветами радуги от наложившихся друг на друга побоев. Нижняя челюсть пленника отвисла и явила редкий кровоточащий частокол зубов, один глаз полностью заплыл. Кобольд дернул цепь, и человек упал на колени.

Это был Евлампий Хоноров.

Близоруко вылупив бледно-голубые замутненные глаза и оглядев присутствующих, он привычно скривился, так что стало ясно — приводили его сюда уже не в первый раз, и о дальнейшем никаких иллюзий Евлампий не питал.

— Ну что, — негромко спросил Босх, — оклемался?

— Живой он, живой! — с готовность отозвался Кобольд. — Ну, может, пару ребер сломано. — И он снова дернул за цепь, вызвав у Хонорова сдавленный стон.

— Доведешь? — спросил Каточкин.

Хоноров кивнул, с рассеченного лба на холодный бетон шмякнулась капля темной крови.

— В Сусанина играть не будешь?

Помотал головой, пробурчал что-то невнятное.

— Смотри, Босх, — сказал Пиночет, — какого я вам полезного проводника достал!

— Как достал-то?

— Да сам пришел! — осклабился Николай. При этих словах Хоноров забился в цепях и тоскливо замычал. — Иду по улице, тут подбегает этот, глазки слепошарые щурит и мне заявляет: «Ты, мол, знаешь!» — «Знаю, говорю, вот только что?» А он: «Ты же из этих, которые от монстра бегут! По глазам вижу!» Ну, я его спрашиваю: «А что, еще есть?» Ну, он мне про общину ихнюю и выболтал. А ведь сам-то туда не пошел, в стороне болтался.

— Выходит, рассмотрел он твою избранность? — сказал Босх.

— Выходит, так...

— А что потом? — спросил вдруг Малахов.

— Стрый, ты мне действуешь на нервы! — тут же отозвался Васютко. — Потом все будет хорошо, понял? Потом будет рай!

— А как же «чумные»? Что они делают с ними? Если те бегут — стреляют, а когда остаются...

— Вот ты чумной! На самом деле чумной!!!

— Все, — сказал Босх, — идем! Тридцать минут и нирвана. Исход уже скоро!

— Но Плащевик обещал прийти! — сказал Николай.

— К чумным Плащевика. Просрочил уже полчаса. Идем.

— Может быть, лучше переждать?! — спросил Стрый, и голос его дрогнул. Евлампий поднял окровавленную голову, удивленно в него всмотрелся и проронил:

— Чую, уже скоро!

— Ничего ты не чуешь, шиз слепошарый!!! — заорал Кобольд и сильно толкнул Евлампия. Тот покатился по полу, тихо причитая.

Встали, взяли оружие — все новенькое, современное, Босх не скупился.

— Ну, пошли...

Было тихо и сумрачно. Чуть в стороне возвышался белокаменный, исчерченный трещинами дом — здесь когда-то были кельи монахов. Над головой угрюмой краснокирпичной стелой возвышалась заводская труба, скоблила копченой верхушкой низкие облака. Уходящие вниз «чумные» говорили, что по ночам там зажигают красные огни, как встарь, но никто из нового отряда Босха сам это не наблюдал. Место было неуютное и мрачноватое, но по иронии судьбы — именно здесь было безопаснее всего в городе.

— Стрый? — вдруг спросил Васютко. — Стрый, ты чего?

Названный стоял в дверях ведущего в катакомбы хода. Автомат на шее, во взгляде растерянность. Но когда на него стали оборачиваться, поднял голову и даже посмотрел на них с вызовом.

— Нельзя идти! — сказал он.

— Как нельзя?! Ты сдурел, что ль...

Стрый взмахнул руками, автомат подкинуло, и Малахов болезненно скривился.

— Это... — сказал страдальческим тоном, — это... неправильно!!!

— Да что неправильно, Стрый?