Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты. - Светлана Бондаренко

В эпилоге вся компания собирается у Михаила Антоновича в день „ОЖС“. Смотрят в бинокли и телескопы. И видят, как Сатурн разгорается и начинает светиться вместо желтого голубым светом. Опыт удался. И разговор о находке.

Основная идея вещи — философия жизни во Вселенной, вероятность экспансии жизни и вероятность перекрытия одной цивилизации — другой, идея о том, что наша Вселенная сравнительно молода, всего несколько десятков миллиардов лет как возникли из прежних нынешние формы материи, что каждая форма материи должна долго „учиться“ существовать, усложняться, что существует естественный отбор и у форм материи, и прежние формы вымерли или переродились, как древние ящеры. Эту идею объединить с идеей вероятности — почему существует энтропия и почему чаще получаются наиболее вероятные состояния — это тоже результат развития материи, стремление материи к усложнению. Свойства материи объясняются свойствами пространства и времени, которые в свою очередь развиваются по неведомым причинам. Загнуть это по глубже и тогда можно спокойно дать а) историю гигантской флюктуации и б) столкновение с древнейшей формой жизни во Вселенной, дряхлой, несовершенной, но разумной.

Есть еще одна идея, которая может стать центральной: кто-нибудь, например сам Юрковский, увлечен мыслью о совершенной необходимости и неизбежности расселения любой цивилизации по всем звездам космоса. Сейчас, когда Вселенная еще молода, такое расселение успели произвести только самые древние цивилизации, которые, таким образом, наиболее физически и физиологически несовершенны. Им, этим цивилизациям, миллиарды лет, они могут все и вместе с тем с точки зрения землян они очень несовершенны. И вот в кольце Сатурна расселились представители этих суперменшей — здесь приплести и идею Циолковского о непременности заселения человеком пустоты. „Из воды на сушу, с суши в пустоту“. Юрковский эти свои взгляды скрывает, боится, что его засмеют. Это внесет в повесть привкус тайны.

Существа, живущие в пустоте, неизмеримо далекие от нас, медлительные и величественно-равнодушные. Они готовятся эвакуировать Солнечную систему, поскольку в ней человек вышел в космос. И они обладают необычайными способностями — полтергизмом, телепатией, полнейшей властью над материей без машин. И это дать с нарастанием по всем правилам классического романосложения — капельки, ручеек, река, водопад событий, океан — и эпилог.

Здесь, в этом плане, впервые появляется упоминание о рассказе „Гигантская флюктуация“, который до этого был написан именно как отдельный рассказ. В архиве сохранились два его варианта. Время действия — наши дни. Первый вариант сохранился не полностью. А может быть, и не был дописан.

Вероятно, я не смогу его узнать, если нам случится встретиться где-нибудь на улице или, скажем, в гостях. Было слишком темно, и лица его я не видел, а голос у него был самый обыкновенный, слегка сиплый, наверное потому, что он много курил. Ночной ветер высекал огненные искры из его папирос, искры неслись над ночным каменистым пляжем и гасли. Мне так и запомнился этот занимательный разговор: шорох волн, звездное небо, красная луна над кипарисами и оранжевые искры, летящие над пустынным пляжем.

Началось с того, что в звездном небе появилась радуга. Это была ночная радуга — тусклая, белесая, — и я принял ее сначала за луч прожектора. Но это была радуга. Край ее уперся в темное море, как мне показалось, совсем недалеко от берега. Не всякому доводится увидеть ночную радугу. Мне немедленно захотелось поделиться с кем-нибудь своими наблюдениями. Поэтому я очень обрадовался, когда услыхал позади, как хрустит гравий под шагами. Я обернулся и сказал в темноту:

— Смотрите, ночная радуга!

Я видел только его силуэт и огонек его папиросы. Он опустился на камень в двух шагах от меня и спокойно сказал:

— Вижу.

Помню, меня обидело такое равнодушие.

— Не каждую ночь можно видеть радугу, — сказал я.

— Да, — откликнулся он. — Ночью мы обыкновенно спим.

Он затянулся, осыпав меня дождем искр. — Ночной радугой меня, знаете ли, не удивишь.

— А землетрясением? — спросил я, стараясь говорить язвительно.

— Землетрясением, знаете ли, тоже, — ответил он мягко.

Мы замолчали. Я смотрел, как радуга медленно тает, меркнет в звездном небе. Потом он сказал:

— Мир полон удивительных вещей.

Мне уже расхотелось разговаривать, и я спросил из вежливости:

— Вы, вероятно, много ездили по свету?

— Да нет, не очень, — сказал он. — Мне ведь, знаете ли, нельзя.

— Почему? — удивился я.

Он не ответил, затянулся несколько раз подряд, бросил окурок и вдруг сказал:

— Но мне всё же придется набраться храбрости и кое-куда съездить.

— Куда же именно? — спросил я.

— В Москву, — сказал он.

Можно было подумать, что ему предстояла поездка на Северный полюс или на Марс. „Ай-да путешественник“, — поду мал я.

— Да, — сказал я. — Конечно, это очень сложно.

Кажется, он не обратил внимания на мой тон. Он закурил новую папиросу и сказал задумчиво:

— Еще очень многое нужно обдумать. На чем ехать? На поезде? На самолете? Или, знаете ли, автобусом?

— Идите пешком, — посоветовал я.

— Это, знаете ли, исключается, — сказал он серьезно. — Это слишком долго.

— Тогда на такси, — веселился я. — Или верхом.

— Легко вам советовать, — сказал он, и я всё никак не мог понять, действительно ли он не понимает моего тона, или просто игнорирует его. — Если бы дело касалось, знаете ли, только меня… Это вам не ночная радуга, — сказал он неожиданно.

— При чем здесь ночная радуга? — осведомился я.

Мне показалось, что он усмехнулся.

— Кто вы, простите, по профессии? — спросил он.

Я сказал. Я не понимал, для чего это ему нужно и зачем я ему ответил.

— Тогда вам, знаете ли, не понять, — мягко сказал он. — Вы не сердитесь, пожалуйста, но право… Это, знаете ли, довольно специальные вещи.

— А кто вы, простите, по профессии? — спросил я. Я чувствовал себя оскорбленным.

— Я библиотекарь, — сказал он. — Мне пришлось стать библиотекарем. Это, знаете ли, самое безопасное.

„Да уж, — подумал я. — Симеонова-Тян-Шанского из тебя бы не вышло“.

— Пожалуй, рискну на такси, — сказал он вдруг решительно. — В крайнем случае, пострадают двое.

— Да зачем же обязательно пострадают? — снисходительно удивился я. — Сотни тысяч людей ездят и на такси, и на автобусах, и на поездах…

— Люди людям рознь, — сказал он. — И потом… крушения все-таки бывают. Вероятность крушения сравнительно мала, но, знаете ли, отлична от нуля даже для обыкновенного человека.—