Ксеноугроза: Омнибус - Питер Фехервари

— Значит, ты принимаешь новые тактики… новые идеи… — логично предположил Мордайн. — И дары Губительных Сил, быть может?

— Я не дурак, гуэ’ла.

— Хаос способен превратить в дураков даже мудрейших людей, о’Шова.

— Я — тау, — с гордостью ответил собеседник. — Я заглядывал в бездну ваш’аун’ана, который вы называете «варпом», и противостоял его отравленным отродьям. Он не властен надо мной.

— И ты так уверен в этом, Монт’шасаар? — поддразнил дознаватель. Затем он кивнул, увидев гримасу на лице ксеноса и почувствовав краткое, благословенное мгновение превосходства. Как же восхитительно было хоть раз оказаться в роли победителя.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, — ноздри узника по-прежнему трепетали от гнева.

— Возможно, ты неосторожен в выборе доверенных лиц, — произнес Ганиил. — Он назвал мне твое имя, понимаешь ли… он, Калавера.

Чужак испытующе посмотрел в лицо Мордайну, и тот отвернулся, бережно прижимая ложь к груди.

— Монт’шасаар… я знаю имя, но не его значение.

О’Шова не отвечал.

«Для него это такое же больное место, как и меч, — почувствовал дознаватель. — А то и больнее…»

— Почему ты так боишься этого имени, ксенос?

— Я ничего не боюсь, — холодно ответил заключенный, — но уже говорил тебе: для тау имя означает всё. Неверно назвать кого-то — тяжелейшее оскорбление.

— Тогда вместо этого расскажи мне про Артас Молох, — предложил Ганиил. — Ведь там ты украл твой порченый варпом клинок, верно?

— Клинок был выбран, — чужак закрыл глаза, завершая спор. — И я не стану говорить о том мире.

Они вновь беседовали на следующий день, и день после него, и так до тех пор, пока дни и ночи не сплелись в единый узел острых полемик и снов о полемиках.

«Я фехтую с о’Шовой, когда бодрствую и когда сплю, — подумал или увидел во сне Мордайн, — так что, наверное, здесь нет никакой разницы».

Ганиил смутно вспомнил, как Калавера говорил ему, что на поиск ответов осталось всего шесть дней, но, несомненно, эти шесть дней давно прошли. Окна арестантского вагона покрылись изморозью, так что он не видел внешнего мира с начала дознания. Двигался ли вообще поезд-призрак или застыл в чистилище?

«Мы что, обречены вечно повторять эту игру теней? — задумывался дознаватель, слишком уставший, чтобы бояться. Впрочем, мудрый шепот, просачивающийся из его воспоминаний, — высасывающий его воспоминания, — уверял, что это не так.

«Загляни во тьму чуть глубже, и ты увидишь свет…»

И вот я вновь шагнул на игровую доску и увидел, что кандалы чужака исчезли. Ему, как и мне, стали безразличны уловки, ведь теперь только наш поединок имеет значение, хотя я до сих пор не понимаю, в чем оно состоит.

— «Шас’ва», на которое ты всё время ссылаешься… — Ганиил умолк и потер воспаленные глаза. — У Инквизиции нет данных о нем. По крайней мере, я их не видел.

— Шас’ва — это Путь Огня, — пояснил о’Шова. — Мой собственный путь.

— Ты создал свою философию? — спросил Мордайн, заинтригованный, невзирая на усталость.

— Ничего я не создавал. Только отыскивал истину и систематизировал её, когда находил, — тау помедлил, тщательно подбирая следующие слова. — Мой кадр силен и мой анклав надежно защищен моими «огненными клинками», поэтому я решил ступить на ваш’ятол, долгую дорогу между небесными сферами.

— И куда ты идешь?

— Я странствую, Ганиил Мордайн, — страстно произнес ксенос, — между мирами и звездами и странными владениями, которым ещё не могу дать имя, шагаю, будто тень от дыма, среди надежд и страхов тысячи цивилизаций, собираю фрагменты истины и смысла.

— Калавера — твой проводник?

— По ваш’ятолу никого нельзя вести, — сухо ответил чужак. — Ихо’нен такой же искатель правды, как и я.

— Что он мне и говорил, — затем дознавателя озарило: — «Ихо’нен»… Почему ты так его называешь?

— Это имя, выбранное им, — сказал о’Шова, а затем, предугадав следующий вопрос Ганиила, добавил: — Оно лишено смысла.

— Как такое возможно? Ты утверждал, что ваши имена наполнены смыслом.

— Он — не тау. Его имя ни с чем не соотносится.

— Тогда я приму и буквальный перевод, — Мордайн болезненно улыбнулся. — Порадуй меня.

— В его имени нет ничего радостного, — удивился чужак, запутанный разговорным оборотом. — «Ихо» обозначает просто «тот, кто ест», но «нен»…

Узник закрыл глаза в раздумьях.

— «Нен» — это рана, оставляющая рубец на теле и разуме. Предательство самого себя или уход со своего пути.

— «Пожиратель Грехов»? — вольно перевел Ганиил, и звучание слов убедило его в правильности выбора. — Я бы не доверился кому-то с таким именем.

— Это всего лишь игра слов.

— Ты так не думаешь! — пылко возразил дознаватель. — Калавера ничего не делает просто так. Мы оба это знаем.

Движимый чувством неясного товарищества, Мордайн наклонился вперед.

— Как ты встретился с ним?

Ксенос склонил голову, задумчиво изучая собеседника.

— Дознаватель, я не могу отрицать, что был встревожен случившимся на Артас Молохе, — тау сделал паузу, словно ожидая какой-то фанатичной вспышки, но Ганиил молчал. Удовлетворенный этим, узник продолжил: — Хотя, заглянув в бездну, я остался чуждым ей и не поддался соблазнам, само знание о её существовании накрыло меня голодной тенью. Когда ты узнаешь, что старая истина была ложью, на её месте остается глубокий шрам, — он развел руки ладонями вверх, — а путь к новой истине испещрен ещё более глубокими неправдами. Я искал тишины и одиночества, чтобы вновь обрести ясность цели.

«Иногда мне кажется, о’Шова, что твоими устами говорит Калавера», — осознал Мордайн.

— И ты нашел товарища по странствиям, — напомнил он.

— Ихо’нен явился ко мне в глуши, — ответил чужак, — и показал, что вся Галактика — такая же глушь.

«Все мы — марионетки этого древнего чудовища, — в отчаянии подумал Ганиил, — но кто дергает за ниточки его самого?»

— Скажи мне, о’Шова, какую истину он обещал раскрыть тебе?

— Ту, что объединит сердца, умы и миры, — заявил пленник с величественной страстью. — Я не стану прятаться, пока Галактика пылает, Ганиил Мордайн.

— И ты объединил улей Высходд, — глумливо произнес дознаватель, забыв о мимолетном чувстве товарищества. — О, как ты благороден, великий Зоркий Взгляд!

— Это тирания твоего Империума создала столь благодатную почву для планов аунов и засеяла планету семенами революции. Я просто ускорил их рост.

— Чтобы посмотреть, как умирает город?

— Чтобы познать его падение, — поправил ксенос, — и раскрыть махинации аунов. Несмотря на все их демонстративные шаги, они боятся открытой войны с твоим Империумом. Они считают, что ещё не готовы. Я знаю, что они никогда не будут готовы.

— А ты? — насмешливо спросил Мордайн.

— Не готов, поэтому и ступил на ваш’ятол.

— Чтобы выяснить, как победить в твоей великой войне?

На лице о’Шовы появилась тень эмоции, неясной для человека.

— Монт’шасаар, — тихо произнес чужак, — означает «Ужас, Пылающий Тьмой».

— Не понимаю, к чему это.

— Ганиил Мордайн, я иду по ваш’ятолу не потому, что хочу узнать, как победить. Я иду по нему, чтобы узнать, что мне делать после победы.

— Твой узник ждет, — произнес нараспев Калавера.

И снова… И…

— Инквизитор, — прошептал кто-то во тьме.

Плавая на самом мелководье сна, дознаватель пытался разобраться в этой странности. Его бытие сузилось до двух голосов и одного шепота, но незваный гость оказался кем-то иным.

— Инквизитор, ты должен проснуться! — не отступала аномалия.

Открыв глаза, Ганиил разглядел нечеткую фигуру во мраке.

— Дедушка Смерть наблюдает за тобой, как хищная птица, — сказал незнакомец. — Раньше я не мог до тебя добраться, но сегодня ночью он ушел поговорить с ксеносом.

— Узохи…? — просипел Мордайн, вытащив имя из какой-то невероятной дали. — Арманд… Узохи…

— Пробуждайся, брат мой, — настойчиво произнес боец, поглядывая на дверь. — Нам нельзя здесь оставаться.

— Я думал, он убил вас всех, — Ганиил сжал руку ивуджийца, проверяя, реален ли тот. — Я думал, больше никого не осталось.

— Никого, кроме меня, — подтвердил капитан, — и предатель остановил этот демонический поезд в Призрачных Землях, чтобы завершить начатое.

— Так я и подозревал.

«Шесть дней растянулись в вечность…»

— Инквизитор, я жаждал выступить против еретиков, — страстно продолжил Арманд, — но у меня нет ничего, что может повредить Дедушке Смерти.

— Ничего… — появление в кошмаре другой живой души, пусть даже безумца вроде Узохи, придало Мордайну сил. Это доказывало, что враг не всеведущ.