Молот и наковальня - Гарри Тёртлдав

— После того, как Сабрац вернул себе трон, женщины Макурана пользуются несколько большей свободой, чем прежде, — прервал вельможу Маниакис. — И у Царя Царей, и у Абиварда весьма решительные жены. Кстати сказать, Сабрац женат на сестре Абиварда.

— Как и на многих других, если верить рассказам, — заметил Трифиллий. — Но я перечислил все вышесказанное лишь в качестве примера множества страданий, которые мне придется перенести, если я опять отправлюсь в чуждую мне, дальнюю страну.

Речи Трифиллия, как и речи прочих придворных-видессийцев, следовало слушать очень внимательно. Он сказал «придется перенести», а не «пришлось бы перенести», причем это не было случайной оговоркой. Сановник давал понять, что смирился со своей судьбой.

— Благодарю тебя, высокочтимый Трифиллий, — сказал Маниакис. — Тебе не придется сожалеть о твоем решении, когда ты вернешься из Машиза.

— Ты проливаешь бальзам на мою душу, величайший, поскольку я несомненно буду сожалеть о нем по дороге туда, все время пребывания там и, очень возможно, даже по пути обратно, — ответил вельможа. — Но раз уж я вынужден вновь оставить королеву всех столиц, объясни, чего я должен добиваться от Царя Царей, когда — и если — мне будет предоставлена аудиенция.

— Одна из главных причин, по которой я хочу, чтобы ехал именно ты, — уклончиво сказал Маниакис, — это моя убежденность в том, что ты сам найдешь, что и как сказать, когда придет время. Ты знаешь, в чем нуждается Видессия. Сабрац должен признать меня законным Автократором; ему следует отправить на заслуженный покой своего Лжехосия; но главное, пусть он как можно быстрее отведет свои войска из наших западных провинций. — Маниакис сердито нахмурился. — За это я готов платить ему дань в течение пяти лет. Видит Фос, как мне не хочется платить, но я заплачу, лишь бы империя смогла снова подняться на ноги.

— Какую сумму ты готов заплатить Шарбаразу за один год мира? — Несмотря на все свои жалобы, Трифиллий явно не утратил деловой хватки.

— Ту, которую он запросит, если мы будем в силах ее уплатить, — вздохнул Маниакис. — Мы не в том положении, чтобы торговаться с Царем Царей так же жестко, как с Этзилием.

— А что я выторговал для тебя в результате тех переговоров? Лишь возможность попасть в плен или даже погибнуть, — напомнил Трифиллий.

— Но теперь у тебя есть опыт, — успокоил сановника Маниакис. — Думаю, переговоры с Сабрацем ты проведешь гораздо лучше. Я действительно так думаю, высокочтимый Трифиллий, иначе не стал бы посылать тебя к нему.

— Ты ценишь меня гораздо выше, нежели я того заслуживаю, — ответил вельможа. Обычная формула вежливости в его исполнении прозвучала несколько кисловато. Он вздохнул так тяжело, что затрепетало пламя светильника. — Прекрасно, величайший, я повинуюсь твоему желанию, но видит Господь наш, благой и премудрый, как я был бы рад, если б ты выбрал для этого дела другого человека. И когда же ты намерен бросить меня на съедение ненасытным макуранцам?

— Как только будет возможно.

— Но мне хотелось бы знать поточнее.

— Подготовься к отъезду как можно быстрее, — продолжал Маниакис, пропустив мимо ушей последние слова вельможи. — Тем временем я договорюсь с Абивардом, чтобы он свободно пропустил тебя. Возможно, он даже обеспечит тебя конным эскортом, дабы ты пребывал в безопасности по дороге в Машиз. — Маниакис вдруг яростно ударил себя кулаком по открытой ладони. — Ты даже представить себе не можешь, высокочтимый Трифиллий, как мучительна мне необходимость говорить тебе то, что я сегодня сказал. Но приходится, для твоего же спокойствия, для успеха твоей миссии и на благо нашей империи!

— Ты очень великодушен, величайший, — сказал Трифиллий.

Маниакис полагал, что на этом аудиенция закончена, но вельможа, видимо, осмелевший, поскольку, несмотря на его предыдущие весьма вольные речи, с ним не случилось ничего страшного, вдруг добавил:

— Но ты мог бы также быть более честным со мною, изложив мне все детали моей миссии столь же четко, как они, без сомнения, уже продуманы тобой.

Вот тут Маниакис, пожалуй, мог бы почувствовать себя оскорбленным, но… Но Трифиллий был абсолютно прав.

К югу и к востоку от стен столицы раскинулся огромный луг, на котором обычно проходили военные учения. Автократор нещадно муштровал своих солдат всю зиму, за исключением нескольких дней, когда хляби небесные разверзались слишком уж широко.

Кое-кто из воинов порой ворчал, жалуясь на тяготы муштры. Когда Маниакис слышал такие разговоры, он обычно указывал рукой в сторону Бычьего Брода и говорил:

— Вон там Акрос, а над ним поднимаются дымы макуранских костров. Большинство из вас родом из западных провинций, верно? — Многие солдаты утвердительно кивали, после чего Автократор продолжал:

— Если вы хотите когда-нибудь снова увидеть отчий дом, нам придется сперва выгнать из него захватчиков. Но мы просто не сможем сделать этого, воюя так, как воевали последние несколько лет. А значит, надо учиться!

После подобных речей ворчание ненадолго прекращалось — воины не были бы воинами, если бы вдруг перестали жаловаться на тяготы своей жизни, зато учения шли успешнее, чего Маниакис и добивался.

Он, его отец, Регорий, Парсманий и Цикаст прилагали много усилий, чтобы учения как можно больше походили на настоящий бой, но не создавали серьезной угрозы для жизни и здоровья воинов. В ход шли деревянные мечи, копья без наконечников, стрелы с деревянными шариками вместо железного острия.

После каждого учения все покрывались новыми синяками, но лишь несколько человек пострадали более существенно, а один парень даже лишился глаза. Хотя он был простым солдатом, Маниакис назначил ему пенсию, положенную капитану, стараясь таким образом поднять боевой дух остальных воинов.

Иногда после окончания муштры Маниакис выезжал к Бычьему Броду и вглядывался в противоположный берег. Почти всякий раз, когда день выдавался солнечным, там, у Акроса, виднелись какие-то движущиеся блики. Он полагал, что это отблески солнца на тяжелых доспехах макуранцев, которые также тренировались, готовясь к тому дню, когда им вновь придется вступить в бой с видессийцами.

Однажды, указав Маниакису рукой на луг, где проходило очередное учение, Регорий пожаловался:

— Здесь слишком открытое место. Если на том берегу найдутся люди с достаточно хорошими глазами, враги запросто разберутся, что мы тут делаем.

— Ты совершенно прав, — ответил Маниакис. — Но вряд ли это их очень удивит. Они ведь понимают, что мы обязаны усиленно готовиться, дабы показать в грядущих схватках лучшее, на что способны. Вот окажется ли это лучшее достаточно хорошим, чтобы побеждать, — другой вопрос. За последние семь лет такого не случалось ни разу, — процедил он сквозь стиснутые зубы.