На берегах Дуная - Илья Маркин

— Да, трудно Второму Украинскому, трудно, — глядя на все возраставшие очереди у питательных пунктов, сказал Алтаев. — Нужно и нам помогать.

— Обязательно, — подхватил Шелестов. — Бросить все, что можно: кухни, сухари, консервы. Запасов у нас хватит, да и трофейных продуктов целые склады.

Алтаев быстро написал распоряжение своему начальнику тыла и подозвал стоявшего невдалеке от него адъютанта.

А Шелестов тем временем смотрел на Дунай, где советские саперы, ныряя в ледяную воду, спешно наводили понтонную переправу. Другие группы саперов с легкими кругами миноискателей и длинными остриями щупов осторожно и неторопливо осматривали набережные, дороги и улицы, здания и площади, отыскивая мины, тут же их обезвреживали или обозначали знаками. И там, где проходили саперы, на стенах, на заборах, на фанерных дощечках и уличных столбах появлялись надписи на русском языке, которые мадьяры научились сразу же понимать: «Проверено. Мин нет!», «Опасно!!! Мины!!!», «Мины извлечены. Ходите спокойно!», «Осторожно. Дом заминирован. Не входить!!!»

Советские воины — пехотинцы, танкисты, артиллеристы, летчики, связисты, солдаты всех родов войск, всех специальностей и служб, — усталые, но радостные и веселые, многие с повязками, ходили по городу, беседовали с местными жителями, угощали их, чем могли. Из обозов, из танков, с артиллерийских лафетов были извлечены баяны, аккордеоны, гармони, гитары, балалайки и русские, украинские, белорусские, узбекские, казахские мелодии звучали среди развалин. Звуки «Молдаванески», напевы «Катюши», «Виют витры», «Ермак», «Есть на Волге утес» подхватывались неуверенными голосами местных жителей, и над Дунаем, над венгерской столицей разливался единый, пока еще разноголосый и неуверенный напев дружбы, спокойствия и счастья.

— Посмотрите, Георгий Федорович, на наших солдат, — говорил Шелестов. — Разве сломлен их дух, подорвана воля, иссякли силы? Нет! Они еще больше закалились, еще больше окрепли, приобрели такой огромный опыт, который позволит им сломить, преодолеть любые трудности. Скоро закончится война, вернутся они домой, и жизнь нужно для них создать такую, чтоб они отдохнули и залечили раны, набрались новых сил, окрепли, возмужали и вырастили новое поколение еще более сильных духом людей.

Эпилог

Девять лет спустя

Невысокая полная женщина лет двадцати восьми в клетчатом домашнем платье в третий раз ставит на плиту кастрюли и, нетерпеливо посматривая на ходики, рассерженно говорит:

— Ну, уж это совсем ни на что не похоже! Девятый час, а его и духу нет…

Она присела на стул, обхватила руками округлый живот и снова беспокойно посмотрела на часы.

Наконец щелкнул дверной замок, послышались знакомые уверенные шаги и басистый голос весело заговорил:

— А вот и мы! Гвардейский пламенный привет хозяюшке!

Женщина вся встрепенулась и, вначале улыбнувшись, а затем сразу став суровой и строгой, что никак не шло к ее добродушному полному лицу, с возмущением заговорила:

— На что это похоже? Ну, подожди!..

— Тонечка, да я же у тебя самый что ни на есть дисциплинированный муж, — широко расставив руки, подходил к ней высокий стройный мужчина, явно намереваясь обнять ее и поцеловать.

— И не приближайся, не приближайся, — сердито махала на него руками Тоня. — Ты теперь полностью оправдываешь свою фамилию. Настоящий Гулевой! И я, дура, тоже согласилась свою переменить.

Она смолкла мгновенно, почувствовав сильные руки мужа на своих плечах, и вдруг резким движением оттолкнула его, теперь уже по-настоящему рассерженно сверкая глазами и возмущенно говоря:

— От тебя и водкой разит. Этого еще не хватало!

— А что ж, я и выпить не имею права? Пивные-то для людей строятся.

Гулевой снова хотел приблизиться и обнять жену, но она, отмахиваясь и пятясь назад, сердито и возмущенно бранилась:

— Скоро под забором тебя разыскивать придется!

— Это кого, меня, под забором? — возбужденно выкрикнул Гулевой и, сбросив кепку, ударил себя кулаком в грудь: — Да ты знаешь, кто я такой? Тебе не известно мое значение? А скажи, пожалуйста, кто дом двенадцатиэтажный отгрохал? Кто?.. Степан Гулевой и его бригада каменщиков. Вот! А кто сейчас поднял к небу пятнадцатиэтажную громадину на набережной?

— Ох, хвастун ты несчастный, — язвительно отвечала Тоня и, видимо, вконец рассердившись, сжала руки и короткими упругими шагами двинулась в решительное наступление на мужа:

— Ты воздвиг! Ты отгрохал! Был бы ты хорош с бригадой твоей хваленой, не подай мы во-время материалы, не работай для вас без минуты отдыха.

— Ну, Тонечка, ну я что, разве я отрицаю, — сдаваясь под решительным натиском жены, совсем трезвым голосом оправдывался Гулевой. — Вы же у нас не крановщицы, а снайперы. Настоящие снайперы! Куда махнешь флажком, туда и материал пулей летит.

Отступление мужа еще более раззадорило Тоню. Воинственно размахивая руками перед его лицом, она громко и настойчиво отчитывала его:

— А когда вы в прорыве оказались, кто помогал вам? Забыл?.. Ну, кто, отвечай же! Молчишь? Дутый авторитет у твоей бригады. Все работали, а славу себе присваиваете.

— Ну, это уж знаешь ли!.. — не выдержав, вновь вспыхнул Гулевой. — Про нашу бригаду вся Москва знает. Чьи портреты в газетах печатали? А? Чьи?.. Наши, и в частности мои! Передовики производства, новаторы! Наши методы работы на всех стройках применяются. Дутый авторитет! И как только язык-то повернулся сказать такое!

— Ну что ты расхвастался? Ну, печатали, ну, новые методы работы, а к чему же кричать об этом на всех перекрестках? Похвалили, отметили — и ладно. Работай, а не по пивным шляйся.

— Да когда я шлялся? Впервые зашел с ребятами. Закончили смену, вышли на берег Яузы — и ахнули. Стоит наш пятнадцатиэтажный дом и на всю Москву красуется. Ну, загорелась душа от гордости. Ребята говорят: «Пошли по рюмочке пропустим». Ну, и пошли. Да и как не пойдешь, когда душа поет!

Гулевой порывисто сбросил комбинезон и, подойдя к восхищенно смотревшей на него жене, робко добавил:

— Да и выпили-то мы всего по сто граммов и по кружке пива. За что ругаться-то?

Тоня широко открытыми глазами неотрывно смотрела на мужа, губы ее вдруг задрожали, щеки покрылись румянцем, и она, раскинув руки, прижалась к груди Гулевого, жарко нашептывая ему в лицо:

— Ох, Степка, какой же ты у меня богатырь!..

Гулевой обнял жену, прижимая ее к себе и целуя в голову, щеки, шопотом говорил:

— А ты, маленькая мама, не волнуйся. Я же, люблю тебя. Вот уже девять лет мы вместе, а мне кажется, только вчера встретились.

В семье Гулевых вновь установились кратковременно нарушенные мир и согласие.

— А ты знаешь, день-то сегодня какой? — накрывая на стол и посматривая на мужа, говорила Тоня. — Тринадцатое февраля. В этот день в Будапеште бои закончились. В этот день мы с тобой поклялись навсегда быть вместе. Помнишь?..

— Да, да! И поздравляли нас все: капитан Бахарев, Настя, Анашкин. Как бы я сейчас хотел увидеть капитана Бахарева!..

— Какой он капитан? Он второй год в полковниках ходит. В Ленинграде служит.

— Неважно, что полковник. Для меня он навсегда останется капитаном.

В кабинет полковника Аксенова быстро вошел полковник Бахарев и с ходу заговорил возмущенно и гневно:

— Вот полюбуйся на очередной трюк талмудистов наших, на зажимщиков всего нового и смелого…

— Подожди горячиться, присядь, — пытался успокоить его Аксенов.

Но Бахарев продолжал выкрикивать яростно и ожесточенно:

— И как можно терпеть такое? Я тебя спрашиваю, как секретаря партийной организации нашей кафедры, сколько можно мириться с начетчиками, зажимщиками, цитатчиками…

— Ну, еще раз прошу тебя, — настойчивее повторил Аксенов, — закури, если хочешь, воды выпей…

Бахарев сел напротив Аксенова, закурил и уже спокойно продолжал:

— Я подготовил лекцию для слушателей первого курса. Два месяца сидел над ней, все архивы перерыл, иностранную литературу поднял, иностранные журналы за последние шесть лет просмотрел. И написал. Потом дал другим прочитать. Учел все замечания. Переработал, отпечатал и доложил начальнику кафедры. Он две недели держал у себя, а потом вернул, и вот она, смотри…

Бахарев бросил на стол рукопись.

— Ты посмотри: ни одного существенного замечания, а только без конца одно и то же: «Это не по уставу», «Этого в уставе нет», «Откуда вы это взяли?» Что это такое? Неужели не ясно, что многие уставы и наставления устарели? Неужели он до сих пор не уяснил, что нельзя придерживаться устава, как слепой стены? Жизнь-то, жизнь идет вперед, каждый день, каждый час, каждую минуту нарождается новое. То, что вчера было хорошо, сегодня — плохо, завтра — вредно, а через неделю — преступно! Мы должны поспевать за жизнью, опережать ее, а не плестись в хвосте. Ведь об этом же, об этом говорят нам в каждом постановлении партия и правительство. Разве это к нам, к военным, не относится? Относится, да еще как!..