Берлин-Александерплац - Альфред Дёблин

— Я бы и рада, но не могу.

Она снова целует его.

— Ты же знаешь, Франц, что было в Фрейенвальде? И ты не сердишься на меня, а?

И исчезла. Забился Франц на своей койке. Смотрит широко раскрытыми глазами и не видит больше Мицци. Что я наделал! Почему я потерял ее? Не связывался бы с Рейнхольдом, не показывал бы ему Мицци. Ах, что я наделал, что я наделал! А теперь…

Страшная гримаса исказила лицо Франца, и он через силу, еле слышно пробормотал:

— Позовите ее! Пусть еще побудет со мной.

Санитар уловил только слово "еще" и влил ему еще вина в раскрытый пересохший рот. Пришлось Францу пить, ничего другого не оставалось.

Тесто стоит в раскаленной печи, всходит на дрожжах, пузырится — и вот уже готов пышный румяный каравай.

…И снова слышен голос Смерти, голос Смерти, голос Смерти:

— Вся твоя сила, все благие помыслы — все это ни к чему… Да, о да, о да! Хотел ты порядочным быть, а что вышло? Смотри теперь, познавай и кайся.

И рухнуло все то, чем жил Франц. Все свое отдал он и не оставил себе ничего…

ЧТО ЕСТЬ СТРАДАНИЕ?

Здесь речь пойдет о страданиях, о горе, о том, как горе жжет и терзает душу. Ибо горе пришло к Францу, и он страдает. О страдании написано немало стихов. Кладбища ежедневно видят людское горе.

Но я расскажу лишь о том, как страдает Франц Биберкопф, о том, что с ним сделало горе. Франц не вынес его, пал ниц перед ним, стал его жертвой. Он сам бросился в пылающий огонь жертвенника, чтобы страдание сожгло и испепелило его.

И я воздаю должное страданию, преобразившему нашего Франца Биберкопфа. Я пишу о горе разрушающем, о горе, которое сгибает, рубит под корень, сокрушает, повергает в прах…

Всему свое время. Придет время — погубишь и исцелишь, разрушишь и создашь, заплачешь и возликуешь, найдешь и утратишь, разорвешь и сошьешь.

Франц в агонии. Он ждет Смерть, желанную, милосердную. Вот-вот придет она и положит конец его мукам. Под вечер Франц, дрожа, приподнимается и снова садится на койке, чтобы достойно встретить ее.

И снова явились к нему те, кто повергли его днем во прах, и сказал им Франц: "Я готов ко всему. Я ухожу с вами, возьмите меня с собой".

Вот с глубоким трепетом смотрит он на жалкого Людерса. За ним, волоча ноги, идет злодей Рейнхольд. С глубоким трепетом слышит он слова Иды. А вот и Мицци — он глядит ей в лицо. Свершилось. Все кончено. И горько зарыдал Франц.

"Я, я один во всем виноват, разве я человек, скотина я, чудовище!"

И умер в этот вечерний час Франц Биберкопф, бывший перевозчик мебели, взломщик, сутенер и убийца. На койке лежит теперь другой человек. У этого другого те же документы, что и у Франца, он и с виду похож на Франца, как две капли воды, но в новой жизни он носит другое имя.

Таков был путь Франца Биберкопфа к гибели, путь, который я и хотел описать. Он начался у ворот тюрьмы в Тегеле и завершился в психиатрической лечебнице в Бухе зимой 1928–1929 годов.

Остается только добавить несколько слов о первых часах и днях жизни нового человека, с документами на имя Франца Биберкопфа.

ОТСТУПЛЕНИЕ ЗЛОЙ БЛУДНИЦЫ. ТРИУМФ ВЕЛИКОГО ЗАКЛАТЕЛЯ, БАРАБАНЩИКА И ГРОМОВЕРЖЦА

На пустыре, у красных стен психиатрической больницы и дальше на полях лежит грязный снег. Не умолкая гремит барабанная дробь. Проиграла дело блудница Вавилон, Смерть-победительница гонит ее прочь под барабанный бой.

Блудница огрызается, брызжет слюной, кричит:

— Какой в нем прок, на что он тебе сдался, этот убогий Франц Биберкопф? Гроша медного он не стоит! Плевать мне на него.

А Смерть выбивает на барабане дробь:

— Что за варево у тебя в чаше, гиена, мне не видно. Зато Франца я вижу отлично! Он лежит здесь, у моих ног, я сокрушила его. Но он силен и добр, пусть начнет новую жизнь, прочь с дороги, нам с тобой здесь больше нечего делать.

А блудница все огрызается, брызжет слюной. И вот Смерть двинулась вперед, идет все быстрей и быстрей. Ее бескрайний серый плащ распахнулся, бьется на ветру. И словно из серого тумана выплывают одно за другим видения и окутывают смерть по самую грудь. Идет Смерть вперед, и вокруг нее — грохот, пламя и ликующие крики. Это триумф Смерти. Зверь под блудницей становится на дыбы.

Вот река Березина и отступающие легионы.

Лютая стужа, пронизывающий ветер. Легионы переходят по льду Березину. Их привел сюда из Франции великий Наполеон. Воет ветер, бушует метель, свистят пули. Солдаты пробиваются к реке, бегут по льду, падают. И несутся несмолкаемые клики: "Да здравствует император!" Вот она, жатва Смерти.

Новое видение — с лязгом катятся эшелоны, гремят орудия, рвутся ручные гранаты. Битва под Шмен де Дам. Атака под Лангемарком. Ураганный огонь. Отчизна, сохрани покой! Развороченные снарядами, засыпанные блиндажи, скошенные ряды солдат. Смерть распахнула свой плащ, идет напевая: "Да, да, хорошо!"

Вперед, марш, марш! Бодрым шагом в поход, с нами сто музыкантов идет. И в зарю, и в закат видим ранней смерти взгляд, сто музыкантов играют: тарарам, коль нет удачи, так плохо нам! Тарарам, тарарам.

Смерть распахнула свой плащ, идет напевая: "Да, да, хорошо!"

Пылает огонь в печи, а перед нею стоит мать с семью сыновьями. Кругом стонет народ. Они должны отречься от веры отцов. Спокойно стоят они, радость озаряет их лица, И говорят им: отрекитесь и покоритесь нам!

Первый говорит нет и приемлет муку, второй говорит нет и приемлет муку, третий говорит нет и приемлет муку, четвертый говорит нет и приемлет муку, пятый говорит нет и приемлет муку, шестой говорит нет и приемлет муку, седьмой говорит нет и приемлет муку. А мать смотрит на лица их и ободряет сыновей. Под конец и она говорит нет и тоже приемлет муку. Смерть размахивает плащом и поет: "Да, да, хорошо!"

Блудница понукает зверя с семью головами, но зверь — ни с места.

Вперед, вперед! Бодрым шагом в поход, с нами сто музыкантов идет. Музыканты играют: трарам, трарим, иному удача, но плохо другим, один устоял, а другой недвижим, один бежит дальше, но трупы за ним. Трарам, трарим!

Не смолкают ликующие крики. Шагают бойцы по шестеро, по двое и по трое в ряд. И проходят в шествии Смерти французская революция, русская революция, крестьянские войны, анабаптисты — следом за Смертью идут ликующие толпы. Вперед, вперед к свободе, да сгинет мир насилья. Вперед заре навстречу, трарам, трарим. Шагают бойцы в шеренгах по двое, по трое, по шестеро. "Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе, в царство свободы дорогу грудью проложим себе…" Тверже шаг, левой, левой, трарам, трарам, там, там… Смерть распахнула свой плащ — торжествующе смеется и поет свою песню. Да! Да! Хорошо!

Наконец великой блуднице удается поднять зверя, и он скачет по полю, увязая в снегу. Обернулась блудница, изрыгает хулу на торжествующую Смерть. От дикого воя заметался зверь, споткнулся, рухнул на колени, и блудница повисла на его шее. Смерть запахнула свой плащ. Она ликует. Гремит ее победная песня: Да! Да! Хорошо! И эхом откликается бескрайнее поле: Да! да! да!

ЛИХА БЕДА НАЧАЛО

Бледный как смерть больной, который был некогда Францем Биберкопфом, все еще лежит на своей койке в Бухе, С тех пор как он начал говорить и глядеть осмысленней, следователи и врачи допрашивали его наперебой. Следователи выведывали его грехи, а врачи — уточняли диагноз. От следователя этот человек узнал, что опознан и задержан некий Рейнхольд, который играл немалую роль в его жизни, в его прежней жизни, разумеется. Ему рассказали о происшествии в Бранденбургской тюрьме, спросили, не знаком ли он с неким Морошкевичем и не знает ли, где этот Морошкевич находится в настоящее время. Больному повторили все это несколько раз, но он слушал молча, не выказывая никакого интереса. В тот день его больше не тревожили. Есть жнец, Смертью зовется он. Сегодня свой серп он точит, приготовить для жатвы хочет. Берегись, цветок голубой. Но на следующий день Франц дает показания следователю: к делу в Фрейенвальде, по его словам, он совершенно непричастен, а если Рейнхольд утверждает что-либо иное, это ошибка. Тогда больному предлагают доказать свое алиби. Прошло несколько дней, пока он решился на это. Бледный, истощенный Франц ни за что не хочет возвращаться к прошлому. Он противится этому всеми фибрами души. Наконец он, пересилив себя, привел кое-какие данные. Господи, когда же его оставят в покое! Глядит Франц трусливо, как побитый пес. Прежний Биберкопф погиб безвозвратно, а новый еще не проснулся. Он ни единым словом не оговаривает Рейнхольда. Над всеми один топор занесен. Над всеми один топор занесен.

Впрочем, все его показания подтвердились — они совпали с показаниями Мицциного покровителя и его племянника. Теперь и врачам многое стало ясным. От диагноза "кататонии" пришлось отказаться. Нет, это была психическая травма, вызвавшая нечто вроде сумеречного состояния. У больного отягощенная наследственность, к тому же парень не дурак выпить — это сразу видно. В конце концов весь спор по поводу диагноза оказался бесполезным, человек этот, во всяком случае, не симулянт, у него действительно было временное помешательство, да еще такое, что мое почтенье! А это главное. Следовательно, за стрельбу в баре на Александерштрассе он ответственности не несет. Точка. Скажите лучше, поставим ли мы его снова на ноги? Это куда интересней.