Фарамунд - Юрий Никитин

С этого случая дни потянулись еще мучительнее. Ночами она просыпалась, ворочалась, вставала и смотрела в окно, но рассвет все не наступал.

По галерее старалась не ходить, вдруг кто увидит, решат, что подслушивает нарочно, это же урон чести благородной женщины!

И все же однажды поймала себя на том, что вместо привычного для благородной дочери патриция занятия с лютней, она пошла по веранде, обошла по длинной дуге, пока не остановилась над нижним залом, где служанки пряли шерсть.

Клотильда все так же в серединке, ей теперь все уступают лучшее место, и вообще все к ней относятся, как... Брунгильда запнулась, подыскивая подходящее слово, долго искала, затем холодок прокатился по спине, когда поняла, что сама не решается сказать правду. Да, уже все слуги в крепости начинают относиться к Клотильде вовсе не как к простой служанке. Да, служанку любой мужчина может затащить в постель или даже использовать в любом сарае, конюшне или просто укромном углу. И если даже так поступает конунг, это не меняет к ним отношения, как к простым служанкам.

Но к Клотильде относятся иначе... И потому, что она, как уже известно, постоянно согревает ложе рекса, и потому, что остальными он пренебрегает, а свободное время проводит со своими ярлами,

Решившись, она начала быстро спускаться по лестнице, настолько быстро, насколько позволяли прямая спина и прямой взгляд дочери знатного патриция, из-за чего не видела ступенек, споткнулась и едва не загремела по лестнице, но, к счастью, успела ухватиться за перила.

Но к несчастью, находилась на последней ступеньке. Служанки прыснули, пугливо опустили головы, но искоса переглядывались и гнусно хихикали. Она была уверена, что даже корчат за ее спиной рожи и высовывают языки.

Она холодно осмотрела Клотильду:

— Это ты им мешаешь работать?

Клотильда испуганно поднялась, поклонилась:

— Что ты, госпожа! Мы работаем, как всегда...

Лицо ее, всегда чистое, сейчас было в бурых пятнах, щеки чуть обрюзгли, а талия стала вдвое шире.

Брунгильда сказала мстительно:

— Вместо сплетен, лучше бы пели что-нибудь! Духовные песни, к примеру. А то и рожа стала как мятое одеяло, и растолстела...

Клотильда вспыхнула от обиды. Брунгильда с удовлетворением ощутила, что ее стрела попала в цель.

— Зря вы меня обижаете, ваша милость, — произнесла Клотильда с настолько великим смирением, что Брунгильда сразу насторожилась. — Просто повитухи говорят, что если плохо выгляжу, то у меня будет мальчик. А если очень плохо, то сильный, крупный и красивый...

Брунгильда охнула, будто ей ударили в живот. Застыла с неподвижным лицом, в ушах раздался звон. Перед глазами качалось лицо служанки. Теперь она мстительно улыбалась.

— Ма... альчик, — повторила Брунгильда с трудом. — Ты хочешь сказать, что ты... беременна?

Но теперь и сама видела отчетливо, что и растолстевший живот, и пятна на лице, и складка на щеках, все говорит, что служанка не меньше, чем на пятом месяце. А то и на шестом.

— Да, ваша милость, — сладко ответила Клотильда. — У меня мальчик будет, сильный и красивый. Такой же, как его отец.

Брунгильда со всех сторон чувствовала направленные на нее взгляды служанок. Их руки двигались машинально, пальцы промахивались мимо шерстяной нити. Эти взгляды заставляли ее держать спину ровной, лицо неподвижным, и плечи развернутыми.

Очень холодно она сказала:

— А... ну, бастард... он даже не бастард, ибо сам рекс не блещет происхождением.

— Ваша воля, — ответила Клотильда смиренно, — как скажете! Но мой ребенок все же сын конунга, благородного происхождения сам рекс или нет.

Брунгильда содрогнулась, словно стройное дерево, по которому с размаха ударили тяжелым топором. Ничего не сказав, она обвела царственным взглядом эти согнутые спины. Руки служанок задвигались быстрее, так же величественно покинула помещение, как и пришла. Правда, по ступенькам подниматься не рискнула, ее шатало, потому вышла во двор, постояла под свежим ветерком, а затем окольной дорогой вернулась в свою палату.

В своих покоях ей хватило сил, чтобы задвинуть засов на двери, только тогда упала на постель и разрыдалась.

А потом, наплакавшись, вся подушка сырая, долго сидела в одиночестве, чувствуя себя разом подурневшей, с мятым лицом и красным распухшим носом.

Тогда в какой-то момент едва удержалась, чтобы не вцепиться в волосы этой бесстыжей служанки. Бахвалится тем, что рекс использует ее вместо подстилки! Тварь, подлая тварь...

Послать на тяжелые работы? Теперь уже нельзя. Хотя, конечно, это в ее власти, но всяк скажет, что она, владетельная патрицианка, приревновала к этой бесстыжей шлюхе! Да, так и скажут...

Она с холодком ощутила, что если скажут, то скажут... правду. То, что сейчас творится в ее душе, в самом деле, напоминает глупую постыдную ревность, свойственную низшим сословиям.

С этого дня она видела, как вся челядь, что боготворила ее, теперь оберегает Клотильду. У брюхатой служанки из рук вырывали тяжелые ведра, мужчины готовы были вместо нее мыть полы, только бы не нагибалась, а женщины уговаривали ее посидеть, а посуду вместо нее вымоют они сами.

Осенью Клотильда родила. К восторгу и удивлению повивальных бабок ребенок оказался крепенький, в меру крикливый, и не в меру резвый. Волосенки на диво светлые, а глаза и вовсе светло-зеленые. Когда он ухватил повивальную бабку за палец, она вскрикнула от восторга:

— Как сдавил!.. Эта рука будет крепко держать меч!

Клотильде помогали купать, пеленать, с еще большим рвением высвобождали ее от любых работ, даже самых пустяковых. Брунгильда ощутила, что не находит себе места. Впервые во всей силе ощутила то странное чувство, которое называют ревностью. За всю свою жизнь никогда ни к кому не ревновала, даже к своей старшей сестре, которой доставались все родительские ласки, вся опека, но сейчас ощутила, словно в грудную клетку сыпанули горсть горящих углей.

Не только слуги, но и стражники, все воины, все говорили о Клотильде, о ее ребенке, о том, каким доблестным воином вырастет ребенок, пересказывали какая у него крепкая хватка. Все еще раздувалось, преувеличивалось, обрастало невероятными подробностями.

Зима тянулась мучительно долго. Жестокие метели в первый же месяц принесли столько снега, что уже не только челядь, все стражники и воины собирали снег, грузили на телеги и вывозили за ворота. Холодное темное небо висело над самыми крышами, угнетало, заставляло людей заползать в норы поглубже.

О Фарамунде вести доходили редко, с большими перерывами. Считалось, что зимой весь мир забивается в норы, терпеливо дожидается весны, а потом так же терпеливо ждет, когда подсохнет непролазная грязь, чтобы войска не тонули в распутице. Однако Фарамунд, пользуясь морозами, неожиданно провел свое многочисленное войско через считавшиеся непроходимыми болота, обрушился на неготовые к обороне города южной Галлии.