Гиперион - Иоганн Христиан Фридрих Гёльдерлин

поступить не могут. Ибо, где человеческое существо уже выдрессировано, там оно стремится к своей цели, там оно преследует только свою пользу, не мечтает, упаси бог! ведет себя степенно и в часы отдыха, в часы любви, в часы молитвы, даже в светлый весенний праздник, в дни искупления мира, отрешения от всех забот, когда невинность околдовывает преступное сердце, когда, опьяненный теплым солнечным лучом, раб, радуясь, забывает о своих цепях и, ублаженные божественно-живительным воздухом, как дети, беззлобны человеконенавистники, когда даже гусеница окрыляется и пчела роится, немец все же остается за своей профессиональной перегородкой и ему мало дела до погоды!

Но ты свершишь свой суд, священная природа! будь эти люди хотя бы скромней, не выставляй они себя законом для лучших среди них, не поноси они всего с ними несходного — нет, пусть уж поносят, но только бы не издевались они над тем, что божественно! —

Или не божественно то, что вы осмеиваете и называете бездушным? Разве воздух, который вы пьете, не лучше вашей болтовни? Лучи солнца — не благороднее ли они, чем вы, умники? Ключи земли и утренняя роса освежает вашу рощу — вы это в силах сделать? Ах! убить вы в силах, но не оживить, если это не свершит любовь, которая не от вас, которую не вы изобрели. Вы полны забот и мыслей, как бы перехитрить судьбу, и недоумеваете, когда ваше ребяческое искусство бессильно помочь. Между тем как по небу безмятежно плывет светило, вы бесчестите, вы рвете и мечете там, где терпит вас терпеливая природа: она же продолжает жить в нескончаемой юности. И не изгнать вам ее осени, ее весны, не отравить вам ее эфира.

О, божественна она, — ибо дано вам разрушать, а все же не стареет она, и невзирая на вас прекрасное остается прекрасным. —

Сердце разрывается, когда посмотришь на ваших поэтов, на ваших художников и на всех, кто еще не утратил уважения перед гением, кто любит и печется о прекрасном. О, благородные! Они живут на земле, как пришлецы в своем собственном доме, у них столько же прав, как у страдальца Улисса, когда он в образе нищего сидел у своих дверей, а бессовестные женихи шумели в зале, спрашивая: кто привел сюда этого бродягу?

Исполненные любви, воодушевления и надежды вырастают у немецкого народа юные питомцы муз, а взглянешь на них лет через семь — как тени бродят они, ленивые и равнодушные: они похожи на землю, которую враг усеял солью, чтобы даже травинка не выпрыснула из нее. А когда они заговорят, — горе тому, кто их поймет, кто в мятеже их титанической мощи, как и в их протеевом кознодействе, увидит только борьбу отчаяния, которую их потрясенный прекрасный дух ведет с окружающими его варварами.

Все на земле несовершенно — такова старая песня немцев. О, если бы нашелся человек, который сказал бы этим нечестивцам: только потому все так несовершенно у них, что они не оставляют ничего чистого незапятнанным, ничего святого неоскверненным своими грубыми руками, что у них ничего не произрастает, ибо они не чтут корня всякого произрастания — божественной природы, что жизнь их в сущности пуста, отягчена заботами, преисполнена холодной, глухой распри, ибо они презирают гений, который привносит мощь и благородство в деятельность человека, веселье в страдание, любовь и братство в города и домы.

Потому и страшатся они смерти, и принимают на себя любое поношение, отстаивая свою устричную жизнь, ибо, кроме своей производственной обыденщины, которую сами же себе смастерили, ничего высшего не знают.

О, Беллармин: где народ любит прекрасное, где он чтит гения в своих художниках, там, будто воздух живительный, веет вселенский дух, там раскрывается боязливый ум, самомнение тает, там велики и благостны все сердца и героев рождает воодушевление. Родина человечества у такого народа, и охотно пребывает там чужестранец. Но там, где так оскорблены божественная природа и ее художники, ах! там не найти радости жизни и любая звезда лучше, чем земля. Все более унылыми, пустынными становятся там люди, а ведь они родились богато одаренными. Растет рабское сознание и с ним свирепость, растет хмельной разгул вместе с заботами, голод и страх за завтрашний день вместе с роскошью. Проклятием становится благословение каждого года, и все боги обращаются в бегство.

И горе пришлецу, странствующему из любви, когда приходит он к такому народу: и трижды горе тому, кто, подобно мне, гонимый великой скорбью, нищий, как и я, приходит к такому народу! —

Довольно, ты знаешь меня и сумеешь понять. Беллармин! Я говорил и от твоего имени, я говорил за всех, кто живет в этой стране и страдает, как страдал в ней я.

* * * [Ср. с. 255—257]

Гиперион Беллармину

Однажды сидел я далеко в поле у колодца, в тени зеленоплющевых скал и нависающего, усыпанного цветами кустарника. Более прекрасного полдня я не помню. Веяли ласковые ветерки, и утренней свежестью сверкала окрестность, и молча в выси родного эфира улыбалось солнце. Люди разошлись, чтобы отдохнуть за домашней трапезой от работы. Наедине с весной осталась моя любовь, и непонятная тоска охватила душу.

— Диотима! — воскликнул я. — Где ты? О, где ты? И было мне так, будто слышу я голос Диотимы, голос, радовавший меня некогда в те светлые дни. —

— Я среди своих! — воскликнула она. — Среди твоих, тех, кого не узнает блуждающий Дух человека!

Мной овладел легкий страх, и думы мои задремали.

«О, чудное слово из чистых уст! — воскликнул я, ибо я вновь очнулся. — Милая загадка! Постигну ли я тебя?»

И еще раз обернулся я к холодной ночи всего человеческого, содрогнулся и заплакал от радости, что я так счастлив, и, кажется, выговаривал слова: но они были подобны шуму огня, когда он высоко взметается, оставляя позади себя пепел. —

«О, ты, — подумал я, — о, ты, природа, с твоими богами, мой сон о человеческом. И я говорю: только ты живешь и все, что вынудили, выдумали бунтари, тает от твоего пламени».

Давно ли как отрешились они от тебя? Давно ли как их толпа поносит тебя, называя пошлыми, — и тебя, и твоих богов — живых, блаженно-безмолвных!

Как гнилые плоды, опадают люди с тебя. О, пусть погибнут они! Тогда возвратятся они снова к твоему корню, а мне, о древо жизни, дай мне снова зазеленеть вместе с тобою и одним дыханием охватить вершину твою и все твои почками брызжущие