Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - Коллектив авторов

Ехать 12-15 км. Шоссе только еще строится, так что пробивались по лесной дороге целый час с лишним. Прибыли на место в 20 часов. Уже стало темнеть. Лесорубы складывали напиленные за день дрова. Часов в 9 поужинали, а затем собрались вокруг костра, у которого провел политбеседу В 11 часов стали расходиться спать в землянку. Я пошел поболтаться по лесу. Кругом тихо-тихо. Сколько мыслей воскресил во мне этот лес. Я вспомнил детство и юность. Запах грибов и клюквы щекотал ноздри. Не слышно ни звука, но сколько невидимых глазу событий происходит вокруг. ‹…›

С восходом солнца здесь слышны женские голоса, звон пил и топоров. Трудолюбивые женщины заготавливают дрова для электростанций и заводов, выпускающих боеприпасы и снаряжение для фронта. В полночь я вернулся к костру. Все работники уже разместились по землянкам на ночлег. Подбросив в костер хвороста, решил с комфортом устроиться около него. Лицу и груди было жарко, а на спине выступил иней. Я продрог. Заснуть было невозможно. Я был вынужден расположиться на ящике и крутиться на нем перед костром, подставляя поочередно разные части тела.

В четвертом часу стали выползать из своих землянок лесорубы, чтобы покурить и погреться и потом вздремнуть еще пару часов. Да плохой сон в холодной сырой землянке, а впереди 12-13 часов тяжелой работы. И так в течение месяца. Слов нет, очень тяжело, особенно женщинам, с непривычки. Однако они стоически переносят трудности, выполняя за день двойную норму выработки.

– Только бы кормили получше – остальное перемелется, главное, хряпы побольше привозите. Навозим ее как следует, смотришь, желудку работа есть.

В 6 часов вместе с солнцем поднялись лесорубы, удивляясь тому, что всю ночь я не покидал пост у костра. Хлопая в ладоши, зябко поеживаясь, девушки смачно высасывали по папироске и отправлялись в лес. ‹…›

В 8 час. 30 мин. тронулись в обратный путь. Взяли с собой шесть человек больных. В Ленинград приехали только в половине второго. ‹…›

24/IX-1942 г[ода]

Вчера имел удовольствие слушать в филармонии 7-ю симфонию Шостаковича, посвященную грядущей победе над врагом и родному городу. Дирижировал Элиасберг. Оркестр состоял из 80 музыкантов. Явно недостаточно.

Что можно сказать об этом произведении. Я, видимо, плохо разбираюсь в музыке, или ее сознательно переоценивают в иностранной прессе. Я бы не отнес ее к творениям мирового значения. Безусловно, это произведение – большая удача композитора, особенно если учесть время и обстановку, в которой оно писалось, но уж во всяком случае не такое, чтобы ставить его вровень с Бетховеном или Чайковским.

Особенно сильное впечатление производит вторая половина первой части (Аллегретто) и финал.

Легкая беспечная мелодия первой половины нарушается посторонним диким звуком бездушного деревянного немецкого марша.

Поганый сапог немчуры топчет священную землю русскую. Растущий тревожно-грозный грохот, переходящий в море звуков, [символизирующих] русский народ, поднимающийся на смертный бой. ‹…›

Дальше грохот переходит в грустную мелодию, как бы говорящую: «войны мы не хотели, но вы нам ее навязываете, жаль проливать невинную русскую кровь, но что делать – надо воевать». И вот первые ряды защитников, заслышавшие наступающего врага, спешно одеваются в доспехи и идут в кровавую сечу. Звуки удаляются и тают в снежных просторах Сибири, подымая на битву новых борцов за Родину. Вторая часть – миниатюра, продолжающаяся 7–8 минут – маршеобразная музыка, символизирующая мобилизацию народа на борьбу. Третья часть (Adagio) начинается возвышенными звуками, напоминающими старинные церковные мелодии. На душе становится светлее и бодрее. И эта бодрость расширяется к концу симфонии, когда многоголосый оркестр звучит на всю мощь, на которую только способен. Это реквием грядущей победы. Это особенно трогает нас, ленинградцев. Когда слушаешь эту гордую музыку, думаешь: ‹…›

– Ты, сволочь немецкая, окопалась под Ленинградом, осыпаешь нас снарядами и бомбами, а мы назло тебе под аккомпанемент рвущихся снарядов слушаем 7-ю симфонию Шостаковича.

Мурашки бегут по спине при этой мысли. Не бывать тому, чтобы гордый, свободолюбивый русский, советский народ превратился в рабов немецких князей и баронов.

Конечно, симфония много проиграла из-за того, что оркестр очень слаб как по количеству, так и по качеству. Оно и понятно, если учесть, что все лучшие музыкальные силы Ленинграда выбыли. Значит, оркестр сборный. Заметно также, что некоторые места требуют технической отработки и, видимо, другой дирижерской интерпретации, поскольку Элиасберг не является непогрешимым авторитетом в симфонической музыке. Все же, несмотря на все неудачи оркестра и самого автора, ему удалось создать волнующую, оригинальную музыку, в отдельных местах почти физически затрагивающую душу ленинградца, способного без стыда утирать слезы во второй половине симфонии. Достаточно сказать, что даже я, не особенный ценитель симфонической музыки и неспособный к долгому и терпеливому ее прослушиванию, просидел напряженно полтора часа, в течение которых исполнялась симфония Шостаковича. Много можно простить автору еще и потому, что она написана в исключительно короткий срок в чрезвычайно тяжелых условиях ленинградской зимы 1941-1942 года. ‹…›

28/IX-1942 г[ода]

Идет партийное собрание завода, я председательствую. Все идет как по маслу. Вдруг в 18:30 мин. раздается звук сирены воздушной тревоги. После длительного перерыва (последний налет был 13 июня, то есть три с половиной месяца назад) этот звук произвел особо неприятное впечатление. Собрание прервали. Захватив противогаз и бинокль, я полез на вышку. Еще будучи на лестнице, услышал большое число разрывов зенитных снарядов. Поднявшись на вышку, увидел, что над Московским районом в направлении к Пулкову небо было усеяно огромным количестве медленно расползающихся пучков дыма от зенитных снарядов. Стрельба прекратилась, самолетов не было видно. Очевидно, это был налет на передний край обороны. Через час был дан отбой, и партийное собрание продолжалось.

5/X-1942 г[ода]

Что-то скучно стало. Может быть, потому что желание побывать в Молотове неопределенно скрывается в коварной улыбке Авдеева, быть может, потому что завод стоит перед возможностью консервации в связи с отсутствием сырья и материалов, а может быть, еще и потому, что вот уже месяц как в Ленинграде стоит зловещая тишина. Наши пушки почти не стреляют, немецкие снаряды не рвутся в городе. Неопределенность гнетет, тем более что на юге немцы здорово нажимают, хотя наши героически отбивают все атаки. И только в районе Моздока еще не смогли стабилизировать фронт. Около Сталинграда очень тяжелое, напряженное положение.

Вечерами иногда убиваем время за преферансом. Последнее время у меня идет полоса проигрышей. Не везет, определенно не везет. Скоро, видимо, эта полоса сменится полосой выигрышей. Сегодня послал срочную поздравительную телеграмму Галюньке. Восьмого октября ей исполнилось 10 лет… Время идет. Еще столько же пройдет времени, и она станет самостоятельной. И улетит деточка из родного гнезда. Что-то ей судьба принесет?