Самые знаменитые расследования Шерлока Холмса - Артур Конан Дойль

– Тропической по рождению, с тропическим характером. Дитя солнца и страсти. Она любила его, как способны любить подобные женщины, но когда ее физическое обаяние утратило силу – мне говорили, что когда-то оно было неотразимо, – удерживать его ей стало нечем. Нам всем она нравилась, и мы сострадали ей и ненавидели его за такое обращение с ней. Но он – мастер притворства и коварства. Вот все, что я могу сказать вам. Не верьте его личине, она прячет совсем другое. А теперь я ухожу. Нет-нет, не задерживайте меня. Он вот-вот будет здесь.

С испуганным взглядом на часы наш странный посетитель буквально выскочил за дверь и исчез.

– Ну-ну! – сказал Холмс после некоторого молчания. – Мистера Гибсона словно бы окружают приятные преданные домочадцы. Но предостережение весьма полезное, а теперь нам остается только дождаться появления его самого.

Ровно в одиннадцать мы услышали поднимающиеся по лестнице тяжелые шаги, и в нашу комнату вошел знаменитый миллионер. Взглянув на него, я понял не только страх и неприязнь его управляющего, но и злейшие обвинения, которыми осыпали его столь многочисленные дельцы. Будь я скульптором и пожелай идеализировать образ преуспевающего предпринимателя с железными нервами и загрубелой совестью, я выбрал бы в натурщики мистера Нийла Гибсона. Его высокая, худая, но кряжистая фигура намекала на ненасытную жадность. Авраам Линкольн, снедаемый вместо высоких – низменными устремлениями, мог бы дать некоторое представление об этом человеке. Лицо будто высеченное из гранита, жестокое, рубленое, беспощадное, в глубоких морщинах – рубцах бесчисленных кризисов. Холодные серые глаза, пронзительно смотрящие из-под щетинистых бровей, по очереди оглядели нас. Он небрежно поклонился, когда Холмс назвал меня, а затем с властным видом хозяина придвинул кресло к моему товарищу и сел, почти прижав к нему костлявые колени.

– Позвольте мне сразу же сказать, мистер Холмс, – начал он, – что в этом деле деньги для меня ничто. Можете жечь их, если это поспособствует вам осветить правду. Эта женщина невиновна, и эта женщина должна быть полностью обелена, и сделать это надлежит вам. Назовите ваш гонорар.

– Мои профессиональные услуги оплачиваются по установленной таксе, – холодно сказал Холмс. – И я не отступаю от нее, кроме тех случаев, когда вообще отказываюсь от оплаты.

– Ну, если доллары не играют для вас роли, подумайте о славе. Если вы преуспеете, каждая газета в Англии и в Америке разрекламирует вас до небес.

– Благодарю вас, мистер Гибсон, но не думаю, что я нуждаюсь в этом. Возможно, вы удивитесь, узнав, что я предпочитаю работать анонимно и привлекает меня сама проблема. Но мы напрасно тратим время. Давайте перейдем к фактам.

– Думается, все существенные вы найдете в сообщениях прессы. Вряд ли я способен добавить что-то вам полезное. Но если вам требуется более подробное освещение чего-либо, то потому я и тут.

– Ну, требуется только одно дополнение.

– А имено?

– Каковы были подлинные отношения между вами и мисс Данбар?

Король Золота прямо-таки затрясся и привстал с кресла, но затем к нему вернулась его бронированная невозмутимость.

– Полагаю, вы в своем праве и, возможно, следуете своему долгу, задавая подобный вопрос, мистер Холмс.

– Согласимся, что это именно так, – сказал Холмс.

– В таком случае могу заверить вас, что наши отношения абсолютно и всегда оставались отношениями между нанимателем и молодой барышней, с которой он не разговаривал и которую попросту не видел, кроме как в обществе его детей.

Холмс поднялся с кресла.

– Я довольно занятой человек, мистер Гибсон, – сказал он, – и у меня нет ни времени, ни вкуса для пустопорожних разговоров. Желаю вам доброго утра.

Наш посетитель также встал, и его высокая нескладная фигура воздвиглась над Холмсом. Глаза под щетинистыми бровями гневно блеснули, а землистые щеки окрасил румянец.

– О чем вы, мистер Холмс, черт дери? Вы отказываетесь от моего дела?

– Ну, мистер Гибсон, во всяком случае, отказываю вам. Полагаю, мои слова были достаточно ясными.

– Ясными-то ясными, но что за ними кроется? Набиваете себе цену, или боитесь взяться за него, или что еще? У меня есть право на прямой ответ.

– Пожалуй, что так, – сказал Холмс, – и вы его получите. Это дело само по себе достаточно сложно и без усугубления его трудностей ложными сведениями.

– То есть я лгу!

– Ну, я пытался выразиться поделикатнее, насколько в моих силах, но если вы настаиваете на этом слове, возражать вам я не стану.

Я вскочил на ноги, так как лицо миллионера стало поистине дьявольским от ярости и он вскинул могучий кулак. Холмс лениво улыбнулся и протянул руку за трубкой.

– Нельзя ли потише, мистер Гибсон? После завтрака мне претит даже самый безобидный спор. Поверьте, прогулка на свежем воздухе и спокойное взвешивание положения пойдут весьма вам на пользу.

С огромным усилием Король Золота подавил бешенство. Я не мог не восхититься тому, как с неимоверным самообладанием за одну секунду жгучее пламя гнева сменилось ледяным и презрительным равнодушием.

– Ну, это ваш выбор. Полагаю, вы знаете, как вести свои профессиональные дела. Я не могу заставить вас согласиться против вашей воли. Нынче утром вы оказали себе плохую услугу, мистер Холмс. Я ломал людей и покрепче вас. Никому еще не удавалось пойти мне наперекор и извлечь из этого выгоду.

– Многие и многие люди говорили мне что-то в этом роде, а я, как видите, все еще тут, – сказал Холмс. – Ну, так доброго утра, мистер Гибсон. Вам надо научиться еще многому.

Наш посетитель вышел, хлопнув дверью, а Холмс покуривал в невозмутимом молчании, задумчиво устремив глаза в потолок.

– Какие-нибудь предположения, Ватсон? – спросил он наконец.

– Ну, Холмс, должен признаться, учитывая, что этот человек, несомненно, сметает со своего пути любые препятствия, а его жена вполне могла оказаться препятствием и объектом неприязни, как нам прямо сказал этот Бейтс, мне кажется…

– Вот именно. И мне тоже.

– Но какими были его отношения с гувернанткой и как вы их обнаружили?

– Блеф, Ватсон, чистейший блеф! Когда я взвесил страстную, попирающую всякие условности, неделовую тональность его письма и сопоставил ее со сдержанностью манер и внешности того же человека, стало совершенно ясно, что тут замешано какое-то сильное чувство, сосредоточенное на обвиняемой женщине, а не на жертве. Нам необходимо совершенно точно понять отношения внутри этой троицы, чтобы добраться до истины. Вы видели мою лобовую атаку на него и с какой невозмутимостью он ее встретил. Тогда я пошел на блеф, создав впечатление, будто абсолютно уверен, хотя на самом деле у меня не было ничего, кроме сильных подозрений.

– Может быть, он вернется?

– Он наверняка вернется. Должен вернуться. Он не может оставить все как есть. Ха! Не звонок ли это? Да, и его шаги. Ну-с, мистер Гибсон, я как раз говорил доктору Ватсону, что вы что-то задерживаетесь.

Король Золота вошел в комнату далеко не так воинственно, как покинул ее. Его раненая гордость все еще просвечивала в негодующем взгляде, но здравый смысл подсказал, что ему придется смириться, чтобы достичь своей цели.

– Я подумал, мистер Холмс, и чувствую, что слишком поторопился, неверно восприняв ваши слова. Вы вправе выискивать факты, какими бы они ни были, и мое уважение к вам только возрастает. Однако могу заверить вас, что мои отношения с мисс Данбар никак с этим делом не связаны.

– Решать тут мне, не так ли?

– Да, пожалуй. Вы как хирург, которому нужно узнать все симптомы, прежде чем поставить диагноз.

– Именно. Совершенно точное определение сути. И лишь пациент, у которого есть причина обмануть своего врача, будет скрывать от него факты.

– Быть может, но согласитесь, мистер Холмс, что мужчины в большинстве упрутся, если их напрямик спросят, каковы их отношения с данной женщиной, то есть в случае, если речь идет о серьезном чувстве. Думается, у большинства мужчин имеется в душе свой тайный уголок, куда они не допускают посторонних. А вы внезапно ворвались в него. Но ваша цель вас извиняет, поскольку это ради ее спасения. Ну, доступ открыт, и вы можете исследовать все, что сочтете нужным. Чего вы хотите?

– Правды.

Король Золота секунду помолчал, как человек, собирающийся с мыслями. Его угрюмое, иссеченное морщинами лицо стало даже еще печальнее и мрачнее.

– Я могу изложить ее вам в нескольких словах, мистер Холмс, – сказал он наконец. – Есть вещи, говорить о которых так же больно, как и трудно, а потому я не стану углубляться больше, чем необходимо. Я познакомился с моей женой, когда искал золото в Бразилии. Мария Пинто была дочерью высокопоставленного чиновника в Манаусе и настоящей красавицей. В те дни я был молодым и пылким, но даже теперь, когда я оглядываюсь на прошлое с кровью более холодной и взглядом более критичным, я только убеждаюсь, что ее красота была редким чудом. Ну, короче говоря, я полюбил ее и женился на ней. И только когда романтический пыл угас, а на это ушли годы и годы, я понял, что у нас с ней нет ничего общего, абсолютно ничего. Моя любовь сошла на нет. Если бы и ее любовь сошла на нет, было бы легче. Но вы знаете чудесное свойство женщин! Что бы я ни делал, ничто не могло оттолкнуть ее от меня. Если я бывал суров с ней, даже жесток, как утверждали некоторые, то потому лишь, что знал: если мне удастся убить ее любовь, если она превратится в ненависть, нам обоим станет легче жить. Но ничто ее не изменяло. В этих английских лесах она обожала меня точно так же, как двадцать лет назад на берегах Амазонки. Что бы я ни делал, она оставалась предана мне.