Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая - Станислав Владимирович Далецкий

Мужик подхватил чемоданы, привязал их веревкой к дрожкам сзади и, показав место справа, стал запрягать коня. Закончив дело, он сел в дрожки и махнув рукой хозяйке, которая тоже вышла на крыльцо, направил коня вдоль по селу. Конь бойким шагом миновал село и за околицей они обогнали Ивана-возницу с его телегой, которая, вскоре отстала и скрылась из вида.

Мужик по имени Федот, дожив до 40 лет, не выезжал за пределы района, кроме нескольких поездок в Омск, а потому расспрашивал Ивана Петровича о Москве и других местах, где тот бывал.

Иван Петрович охотно рассказывал о своих странствиях, опуская эпизоды своей службы в армии Колчака: здесь ещё сохранилась ненависть людей к зверствам колчаковцев против мирных людей, да и советская власть относилась подозрительно к бывшим белогвардейцам, что он испытал на себе. Поэтому, как историк, он рассказывал о Москве, как об истории государства российского, удивляя своего полуграмотного кучера подробностями жизни царей и событиями военных историй.

В свою очередь, он расспрашивал Федота о жизни городка за последние годы и Федот, как мог, рассказывал местные новости и сплетни. Церковь, где Иван Петрович сочетался браком со своей Аней в семнадцатом году, сначала закрыли, колокольню снесли в горячке борьбы с религией, потом сделали из церкви пожарное депо, и пришлось, построить каланчу, чтобы высматривать пожары, а как бы пригодилась каменная колокольня!

В городе открылась машинная станция, где были трактора, комбайны и автомобили. Трактора пашут поля в колхозах, а автомобили возят зерно, товары из Омска и с этой станции, откуда они едут, но только по сухой дороге – по грязи они здесь проехать не могут, да и зимой по снегам тоже.

Дети все учатся в школах, под которые приспособили купеческие дома, а в магазине купца Ермолаева обустроили кинотеатр, где Федот тоже был и смотрел недавно фильм «Путевка в жизнь» подивившись на говорящих, на белой стене, прыгающих и бегающих людей. Ещё у горсовета, где раньше была управа, поставили на столбе радио и теперь днем можно слушать музыку и новости на всей площади.

– Прошлым летом, – продолжал Федот свой рассказ, – власть перенесла базар, что был в центре, на окраину, за речку, там поставили забор, ларьки, ряды и назвали колхозным рынком. Колхозники, правда, не очень ещё ездят туда торговать, но кое-что из харчей там можно купить. А за рынком, выстроилась целая улица новых домов, названная Пролетарской – это кто из деревень смог уехать, так что городишко приободрился и задышал. Эх, если бы дорога в Омск и сюда на станцию была добрая, чтобы машины всегда могли ездить – то наш город и вовсе поднялся бы, – недаром он в бытность был уездным городом, а уезд на тысячу вёрст тянулся.

В городе все дети учатся – новая власть не разрешает с малолетства работать – хоть три класса, а отучиться надо. В центре новую школу построили – этим летом откроется, так там, говорят, и вовсе учиться будут по десять лет. Я тоже грамоте обучен – три года в приходской школе маялся: письмо, чтение и закон божий, а здесь целых 10 лет учиться! Чудно, – закончил Федот, достал сумку из – под облучка, вынул оттуда половину ковриги хлеба, отломил кусок и протянул его Ивану Петровичу.

– Нате, кушайте, я гляжу, у вас припасов в дорогу нет. Может в чемоданах харчи? Но не похоже – уж больно тяжелы эти чемоданы.

– Там книги, больше,– я же учитель, а как учить без книг? – остудил Иван Петрович любопытство Федота.

– Оно конечно, книги свои вам здесь пригодятся – к нам по грязи и снегам их не больно много возят, – отвечал Федот.

Он снова порылся в суме, вынул, оттуда головку чеснока разломил и протянул несколько зубцов Ивану Петровичу. – Нате, к хлебу– то чеснок хорошо помогает взбодриться. Мне отец говорил, что когда он был на северах, они от цинги чесноком спасались. У нас здесь, слава богу, всяк овощ растёт и зреет, потому этой цинги и нет.

Иван Петрович взял чеснока, натер им горбушку хлеба по примеру Федота, и съел хлеб с удовольствием.

Они продолжали путь дальше. Окружающий ландшафт не менялся: березовые колки, сменяясь осиновыми зарослями, то приближались к самой дороге, то удалялись к горизонту, открывая широкие просторы.

Небо хмурилось, низкие рваные облака мчались с севера им навстречу, из облаков временами сыпалась снежная крупа, покрывая дорогу тонким слоем, скрывающим следы вчерашних повозок, оставленных на подмёрзшей грязи. Холодный ветер раскачивал голые ветки деревьев и бросал снежные зёрна в лицо путникам.

Иван Петрович поеживался от холодного ветра в своем легком пальто и городской кепке. Заметив это, Федот вынул из-под себя кусок войлока и предложил им укрыться от ветра. – Я этим войлоком лошадь прикрываю, на ночь, когда студенеет, сгодится и вам от ветра, – пояснил он.

После пополудни проехали село, оставшееся справа от дороги. От этого села до города оставалось 15 вёрст пути, которые повозка прошла за пару часов и въехала в город. Иван Петрович указал Федоту, и тот подогнал повозку прямо к нужному дому, отвязал чемоданы, получил деньги за дорогу и, распрощавшись, уехал прочь.

Иван Петрович остался один у дома, где проживала его семья, и куда он добрался после долгой дороги. На улочке, ведущей к речке, не было не души. Никто не вышел из дома, навстречу ему, поскольку никто и не знал об его приезде.

Дом, стоял таким же, как и был в последней приезд Ивана Петровича сюда, четырнадцать лет назад, отправляясь в Вологодскую ссылку. Потемневшие сосновые брёвна стен, зеленые, облупившиеся от краски ставни окон, чуть покосившиеся ворота, калитка с железной щеколдой – всё было, так же как и тогда, только сам Иван Петрович не был прежним.

Тогда он был в расцвете лет и сил и, несмотря на перипетии судьбы, надеялся преодолеть жизненные трудности и обустроиться с семьей на новом месте. Сейчас он чувствовал себя глубоко пожилым человеком, лишенным добрых надежд и только чувство долга перед женой и детьми всё ещё заставляло его действовать и эти чувства привели сюда, к этому дому, перед которым он стоял в грустных раздумьях. Стряхнув оцепенение, он подхватил чемоданы и, отворив калитку, вошел во двор.

На крыльце стоял мальчик четырёх лет и, приспустив штанишки, писал на завалинку. Увидев, Ивана Петровича он побежал в сени.

– Рома, Ромочка! – вскрикнул Иван Петрович: это был его младший сын, – это я, твой папа, – но мальчик,