Лорд Джим. Тайфун (сборник) - Джозеф Конрад

– Откройте ворота, – приказал он.

Затем, повернувшись к тем, что находились во дворе, он отпустил их по домам.

– Надолго ли, Тюан? – робко спросил один из них.

– На всю жизнь, – сказал он мрачно.

Тишина спустилась на город после взрыва воплей и стенаний, пролетевших над рекой, словно порыв ветра из обители скорби. Но шепотом передавались слухи, вселяя в сердца ужас и сомнения. Грабители возвращаются на большом корабле, с ними много людей, и никому во всей стране не удастся спастись. Чувство ненадежности, какое бывает во время землетрясения, овладело умами людей, и они шепотом делились своими подозрениями, поглядывая друг на друга, словно им предстало зловещее предзнаменование.

Солнце клонилось к лесам, когда тело Даина Уориса было принесено в кампонг Дорамина. Четыре человека внесли его, завернутое в белое полотно, которое старая мать выслала к воротам, навстречу своему возвращающемуся сыну. Они опустили его к ногам Дорамина, и старик долго сидел неподвижно, положив руки на колени и глядя вниз. Кроны пальм тихонько раскачивались, и листья фруктовых деревьев шелестели над его головой. Когда старый накхода поднял наконец глаза, весь его народ во всеоружии стоял во дворе. Он медленно обвел взглядом толпу, словно разыскивая кого-то. Снова подбородок его опустился на грудь. Шепот людей сливался с шелестом листьев.

Малаец, который привез Тамб Итама и девушку в Самаранг, также находился здесь. Он – Дорамин – был «не так разгневан, как многие другие», сказал он мне, но поражен великим ужасом и изумлением «перед судьбой человеческой, которая висит над головами людей, словно облако, заряженное громом».

Он рассказал мне, что, по знаку Дорамина, сняли покрывало с тела Даина Уориса, и все увидели того, кого они так часто называли другом белого господина; он не изменился, веки его были слегка приподняты, словно он пробуждался ото сна. Дорамин наклонился вперед, как человек, разыскивающий что-то, упавшее на землю. Глаза его осматривали тело с ног до головы, быть может, отыскивая рану. Рана была маленькая, на лбу. Ни слова не было сказано. Затем один из присутствовавших наклонился и снял серебряное кольцо с окоченевшего пальца. В молчании подал он его Дорамину. Унылый и испуганный шепот пробежал по толпе, увидевшей этот знакомый амулет. Старый накхода впился в него расширенными глазами, и вдруг из груди его вырвался отчаянный вопль – рев боли и бешенства, такой же могучий, как рев раненого быка; и величие его гнева и скорби, понятных без слов, вселило великий страх в сердца людей. После этого спустилась великая тишина, и четыре человека отнесли тело в сторону. Они положили его под деревом, и тотчас же все женщины начали протяжно стонать: они выражали свою скорбь пронзительными криками. Солнце садилось, и в промежутках между стенаниями слышались лишь высокие певучие голоса двух стариков, читавших нараспев молитвы из Корана.

Приблизительно в это время Джим стоял, прислонившись к пушечному лафету, и, повернувшись спиной к дому, глядел на реку, а девушка в дверях, задыхающаяся, словно от бега, смотрела на него через двор. Тамб Итам стоял неподалеку от своего господина и терпеливо ждал того, что должно было произойти. Вдруг Джим, казалось, погруженный в тихие размышления, повернулся к нему и сказал:

– Пора это кончить.

– Тюан? – произнес Тамб Итам, выступая вперед.

Он не знал, что имел в виду его господин, но, как только Джим пошевельнулся, девушка вздрогнула и спустилась вниз, во двор. Кажется, больше никого из обитателей дома не было видно. Она слегка споткнулась и с полдороги окликнула Джима, который снова как будто погрузился в мирное созерцание реки. Он повернулся, прислонившись спиной к пушке.

– Будешь ты сражаться? – крикнула она.

– Из-за чего сражаться? – медленно произнес он. – Ничто не потеряно.

С этими словами он шагнул ей навстречу.

– Хочешь ты бежать? – крикнула она снова.

– Бежать нельзя… – сказал он, останавливаясь, и она тоже остановилась, не отрывая от него взора.

– И ты пойдешь? – медленно проговорила она.

Он опустил голову.

– А! – воскликнула она, не спуская с него глаз. – Ты безумен или лжив. Помнишь ли ту ночь, когда я умоляла тебя меня оставить, а ты сказал, что не можешь? Это было невозможно? Невозможно! Помнишь, ты сказал, что никогда меня не покинешь? Ведь я не требовала никаких обещаний. Ты сам обещал – вспомни!

– Довольно, бедняжка, – сказал он. – Нельзя меня удерживать…

Тамб Итам сказал, что она захохотала громко и бессмысленно. Его господин схватился за голову. Он был в обычном своем костюме, но без шлема. Вдруг она перестала смеяться.

– В последний раз, – с угрозой крикнула она, – будешь ты защищаться?

– Ничто не может меня коснуться, – сказал он с последним проблеском великолепного эгоизма.

Тамб Итам видел, как она наклонилась вперед, раскинула руки и побежала к нему. Она бросилась ему на грудь и обвила его шею.

– Ах, я буду держать тебя – вот так! – кричала она. – Ты мой!

Она рыдала на его плече. Небо над Патусаном было кроваво-красное, необъятное, струящееся, словно открытая рана. Огромное малиновое солнце приютилось среди вершин деревьев, и лес внизу казался черным, отталкивающим…

Тамб Итам говорит, что в тот вечер небо было грозным и страшным. Охотно этому верю, ибо знаю, что в тот самый день циклон пронесся на расстоянии шестидесяти миль от побережья, хотя в Патусане дул только ленивый ветерок.

Вдруг Тамб Итам увидел, как Джим схватил ее за руки, пытаясь разорвать объятие. Она повисла на его руках, голова ее запрокинулась, волосы касались земли.

– Иди сюда! – позвал его Джим, и Тамб Итам помог опустить ее на землю. Трудно было разжать ее пальцы. Джим, наклонившись над ней, пристально посмотрел на ее лицо и вдруг бегом пустился к пристани. Тамб Итам последовал за ним, но, оглянувшись, увидел, как она с трудом поднялась на ноги. Она пробежала несколько шагов, потом тяжело упала на колени.

– Тюан! Тюан! – крикнул Тамб Итам. – Оглянись!

Но Джим уже стоял в каноэ и держал весло. Он не оглянулся. Тамб Итам едва успел вскарабкаться вслед за ним, как каноэ уже отделилось от берега. Девушка, сжав руки, стояла на коленях в воротах, выходящих к реке. Некоторое время она оставалась в этой умоляющей позе, потом вскочила.

– Ты лжец! – крикнула она вслед Джиму.

– Прости меня! – крикнул он.

А она отозвалась:

– Никогда! Никогда!

Тамб Итам взял весло из рук Джима, ибо не подобало ему сидеть без дела, когда господин его гребет. Когда они добрались до противоположного берега, Джим запретил ему идти дальше, но Тамб Итам следовал за ним на расстоянии и поднялся по склону в кампонг Дорамина.