Охота на пиранью - Александр Бушков

Поезд дернулся, лязгнув сцепкой, и медленно тронулся, поплыло назад аккуратненькое зданьице вокзала, скорость росла, потянулись унылые пакгаузы с громадными красными буквами «НЕ КУРИТЬ», дощатые бараки, остановившиеся на переезде у шлагбаума грузовики.

– Хвоста не было, точно, – сказал Крест, оглянувшись вслед прошедшей в свое купе проводнице. – Правда, пялился какой-то тип от киосочка...

– В синей куртке?

– Ага. Заметил?

– Ну, – сказал Мазур. – Только он, по-моему, больше на женщин таращился.

– Вот и мне так сдается. Сядь нам на хвост менты, не стали бы тянуть – они тут незамысловатые, на три хода вперед не рассчитывают, давно бы вокруг плясали со стволами наголо и воплями друг дружку подбадривали... Ну какие тут, в Аннинске, Штирлицы?Смех один... А т в о и или м о и... На их месте – неважно, твоих или моих – я бы в поезде не устраивал штатовское кино. Тихо-мирно следил, где мы выйдем, а уж там, свистнувши орлов, начал бы половецкие пляски... Резонно?

– Резонно, – подумав, сказал Мазур. – Мои знают, что нет у меня другой цели, кроме Шантарска. С твоими, уверен, не так определенно?

– В точку. И все равно, не стали бы валить меня в поезде. Непременно ж надо со мной вдумчиво потолковать в тихом уголочке, выяснить, что к чему и почем, кто навел, кто помогал, да не собирался ли с кем делиться... В таких делах тебя без долгого допроса на тот свет ни за что не отправят. Ты через часок сходи к бригадиру и стучи своим, пусть встретят...

– Ага, – сказал Мазур, бессмысленно глядя на мелькающие за окном кучки деревьев, неотличимые друг от друга. – Что, установим что-то типа дежурства?

– Да покурить надо выходить почаще, и все сложности. Там в двух первых купешках едут какие-то суетливые мальчики, но они давненько едут, я краем уха слышал, как болтали про столичный эскорт, налоги и тарифы – бизнесмены, мля... Кроме нас, никто больше в эту роскошь не садился. А дверь на площадку девка наверняка на ключ замкнула – не любят они, когда через богатые вагончики народ из третьего класса шарашится, еще пропадет чего из купе, расплачивайся потом... – Он помолчал, швырнул окурок в полированную шикарную урночку. – Полковник, дельный совет хочешь?

– Ну?

– У тебя там что, с твоей кошкой какие-то сложности?

– Да что-то вроде, – сказал Мазур нехотя.

– Я тебе в душу не лезу, а совет дам. Сейчас хватанем по сто грамм, я Надьку уведу в нашу крытку, а ты положи свою на диванчик и отжарь ее как следует, до полного «не могу». Точно тебе говорю, полегчает, и перестанет она на тебя таращиться, как суровый прокурор. Самый верный метод. Сам бы мог догадаться, на пионера не тянешь годами...

– Учту, – сказал Мазур, глядя в окно.

– Да ты не лезь в бутылку, я тебе добра желаю. С тех пор, как ты в долю войти не захотел, у меня сердчишко все еще чуток не на месте, все думаю, что бы для тебя приятного заделать. – Он помолчал и признался: – Не понимаю я тебя, обормота. Столько стекляшек... А тех, кого не понимаешь, нужно или обходить десятой дорогой, или уважать. Простая арифметика, жизнью проверенная. Жизнь, она, знаешь ли, заставляет человека рисовать с ходу – и сразу отводить ему местечко в твоих будущих планах... А отсюда и отношение. Ну что, пошли?

В купе он быстренько свернул пробку на бутылке виски – надо понимать, из его старых запасов, Мазур не видел, чтобы он покупал спиртное на вокзале, – налил в стаканы на два пальца. С треском вспорол прозрачную целлофановую обертку конфетной коробки, быстренько испластал ножом кусок колбасы – проворно, ловко, словно подогреваемый внутренним огнем. Теперь только Мазур во всей красе осознал, что такое золотая лихорадка, – и лет пятьсот назад, должно быть, так выглядело, в точности, так же горели глаза и рвался из глотки ликующий вопль. Как ни странно, он чувствовал, что прекрасно понимает Креста, – оба были д р е в н и е, изначальные, только один служил империи даже после ее падения, а другой хладнокровно клал себе подобных ради кристаллического углерода, по молчаливому сговору черт-те сколько лет назад провозглашенному драгоценностью номер один. А потомки все равно не спросят потом, даже не поинтересуются, почему пошел ко дну крейсер на рейде и какой путь проделали сверкающие бриллиантики, прежде чем бросить якорь в витрине...

– Ну, за удачу? – Крест первым поднял стакан и вытянул содержимое медленно, жмурясь.

Выпили. Ольга задумчиво повертела в руке стакан с видом отсутствующим и грустным, усмехнулась:

– Мы звери, господа, история нас осудит...

– Знакомое что-то... – осклабился Крест.

– Это из кино, – пояснила Надя.

– А... В молоко, Катя. Истории до нас дела нет, жутко занятая дама и любит грандиозности, а звери... В общем, лучше быть зверем, чем дерьмом. Право слово. А поскольку дерьма среди присутствующих я что-то не наблюдаю, все неплохо, дела идут и жизнь продолжается... – Он поднялся, положил руку Наде на плечо: – Пошли, боевая подруга, помещение обживать, ребятам поговорить охота... Выпить-закусить еще осталось, это – им...

Прихватил два пустых стакана, легонько шлепнул Надю пониже талии, тесня к двери, обернулся и подмигнул Мазуру:

– Места тут тихие, чужие не ходят...

– О чем это ты со мной говорить собрался? – равнодушно поинтересовалась Ольга, когда дверь задвинулась.

– О жизни, конечно, – пожал он плечами, налив себе еще на палец.

– О жизни? – она, повернувшись к Мазуру безукоризненным профилем, смотрела в окно на голые желтые поля. – Бог ты мой, я о жизни и думать боюсь. Ведь не забудешь никогда...

«Забудешь, – подумал Мазур. – Быстрее, чем тебе кажется. Ну, не начисто – п о ч т и начисто. Психология – наука точная, алгебре не уступит. А она на многочисленных примерах показывает, что человек, к счастью, способен быстро и надежно забывать почти все страшное, случившееся с ним. Даже в самых обычных, ни в одной букве не засекреченных работах можно прочесть про жертвы кораблекрушений, которые уже через пару лет выкидывали память о случившемся из сознания, забывали так искренне, что когда им потом напоминали о пережитом, искренне удивлялись, подозревали врача в каком-то дурацком розыгрыше, твердили, что никогда с ними ничего подобного не случалось, путают их с кем-то... Забудешь. Это мне не удастся – меня специально учили ничего не забывать...»

– Что ты на меня так смотришь? – спросила она, по-прежнему не поворачивая головы, закинув ногу на ногу, задумчиво подперев подбородок кулачком.

– Встань, – сказал Мазур, помимо воли ощущая прежнее желание, поднимавшееся из темной глубины.

Она подняла бровь, но встала, передернула плечами:

– Ну и?

– Колготки сними, – сказал он хрипло, глядя ей в глаза.

Со знакомой легкой гримаской, означавшей, что она чего-то недопонимает, Ольга стянула колготки, кинула на диван, поинтересовалась:

– Продолжать?

Он кивнул. Положив туда же трусики, она, судя по взметнувшимся бровям, собиралась отпустить какую-то ехидную реплику, но Мазур, без труда повалив ее на диван, уже навалился, ища губы, преодолевая слабое сопротивление. В обрамлении темных с рыжинкой волос ее лицо казалось незнакомым, но все таким же влекущим.

Мазур овладел ею грубо, как никогда прежде. Она коротко простонала и замерла, а он уже не мог остановиться, охваченный непонятным чувством – смесью желания с яростью, – властно и неспешно проникая глубже. Очень быстро яростная возня сменилась размеренным ритмом. Ольга отвечала, прижав обеими руками его голову к своей мокрой щеке, и в этом шальном безумии уносилось прошлое, как сухой лист по ветру, – если только оно было когда-нибудь, прошлое... Колеса постукивали под ними, словно стирая из памяти с каждым ударом все черное и печальное.

Изрядно времени прошло, прежде чем они смогли оторваться друг от друга, – но еще долго сидели в обнимку на нешироком мягком диване, глядя на желтые поля и лес на горизонте, смахивающий на комки тугой зеленой ваты. Ольга уже не плакала, а минутой позже Мазур убедился, что жизнь и в самом деле перешла в д р у г у ю плоскость: любимая жена пошевелилась и жалобно сообщила:

– Представляю, что от косметики осталось...

Мазур счастливо фыркнул, прижимая ее к себе.

– И нечего фыркать, – сказала Ольга насквозь прежним голосом. – Чтобы собственный муж насиловал в поезде... – Повернула к нему сияющее лицо: – Сон приснился?

– Сон, – сказал он глухо. – А сны потом тают... Часа через четыре будет Шантарск, а вот никаких снов уже не будет...

– Тогда иди покури, – сказала она с непостижимой женской логикой. – А я себя в божеский вид приведу, ты посмотри, во что мы купе превратили, походный бардак какой-то...

Мазур поцеловал ее в щеку и вышел. Издали увидел торчавшего в тамбуре Креста, подошел вразвалочку и встал рядом, поставив ногу на блестящую урну.

– Ну, кто знает жизнь лучше полковников? – ухмыльнулся Крест. – Цветешь? – И тут же посерьезнел. – Ты очки-то надень, что им из кармана торчать...