Русские плюс... - Лев Аннинский

На что же уповать? На чудо? На то, что какая-нибудь шальная идея выведет людей из ступора, ибо люди легковерны; вот ведь любая злая идея мгновенно овладевает толпой — почему бы не появиться и доброй? Если поставить человека перед мучительной правдой о нем самом, заразить его отвращением к самому себе, может, хотя бы это терзание поколеблет то мертвенное равнодушие, под которым мельтешит полузадушенная суета?

Неясное ощущение неопределенной вины и смутное ожидание некоего искупления не столько венчают, сколько подмывают картину реальности в статьях Шуги Нурпеисовой советских времен…. И вдруг в одночасье картина меняется, и кровь вскипает, как у водолаза, вытолкнутого из глубины на поверхность.

«Прямо из дремотного застоя» республика брошена в «кипящий водоворот». На месте быта «давящего», мерзко-застойного раскорячивается быт взбесившийся, желчно-отравный, вывернуто-откровенный: власть берут поверхностные дилетанты, скучные ловкачи, шарлатаны, шныряющие в безостановочно потребляющей, то есть непрерывно жрущей толпе…

На что опереться духу? Да еще в ситуации, когда медлить нельзя, когда исторический шанс, выпавший казахам при нежданном-негаданном крушении империи, может никогда более не выпасть, и стало быть: сейчас или никогда! Или — или! Или — бренное прозябание, где жизнь гробится по тому закону, что дважды два четыре, неважно, закон ли это рынка либо антирыночной власти, или — иллюзорный мир, который надо взлелеять в своей душе! Третьего не дано: либо гибель, либо спасение! Из иллюзий, из мечтаний, из смутных упований — тотчас же начинать строить новый мир!

В соответствии со словарем перестроечной эпохи этот мир начинает выстраиваться вокруг слова «нация». Раз история выбросила такую козырную карту, как национальное государство, надо играть! То есть это понятие наполнить.

Чем?

Тут возникает некоторая заминка. Род, этнос — тоже вещь небезобидная, ибо в пределах казахстанского государства живут не только казахи, но и другие люди, когда-то казахами спасенные. Тогда это был акт милосердия и гостеприимства, теперь это масса рутинных, земных вопросов: о статусе языков, о культурной автономии, о средствах на образование и о средствах коммуникации…. В реальности это решается трудно и нудно; в пылающем воображении — мгновенно: если расцветет древняя, изначальная, не затронутая позднейшим безумием пракультура казахов, то прочие национальные культуры в пределах общего государства расцветут ей в отклик….

В пылающем воображении оживает та базисная субстанция духа, в свете которой бренные проблемы плавятся и теряют тупую неразрешимость.

Никакого благорастворения воздухов это чаемое пресуществление миров не сулит — напротив, искры праведного мифа, высекаемые из древних камней, зажигают такой пожар, в котором все неправедное тотально испепеляется: главная, ключевая статья Шуги Нурпеисовой, принесшая ей славу казахской прорицательницы, называется «Анафема».

Анафема быдлу! Анафема потребительскому прагматизму! Анафема бесхребетной, безнациональной интеллигентщине!

Происходит, по словам Шуги Нурпеисовой (и ее словами), следующее. В ситуации, когда толпа, чернь, люмпенская масса обретает голос, она все заполняет омерзительным чувством сострадания и подменяет идеалы интересами торжествующего быдла, — в такой ситуации надо сделать все, чтобы вернулись утраченные идеалы, только тогда возникнет надежда, что масса, может быть, станет когда-нибудь народом.

Никак не отрицая того, что вакуум идеалов смертелен для общества и опасен для народа, отмечу все-таки, что в поисках общего для народа идеала Шуга Нурпеисова достаточно субъективна и избирательна. При всей страстности и общечеловеческой возвышенности ее чувств, — у нее весьма последовательная и жестко отобранная система ценностей. Это аристократизм в классическом и узком смысле слова. Исходный пункт: есть вещи, которые выше человека, ценнее человеческой жизни, важнее человеческого существования. Какие это вещи? Честь. Красота. Страсть, напряжение, поэзия. Вообще — стиль. Стиль не оболочка. Стиль — это именно материализация, квинтэссенция сути, и в то же время аура, кристаллизующая суть.

Однако чтобы материализовался дух (суть), нужна именно фанатическая вера: готовность ради идеи сгореть. Нужна аура, перенасыщенная гремучим газом, — тогда и впрямь любая идея будет способна такую смесь взорвать, и если идея окажется хорошая и удачная….

Но ведь это лотерея, игра, упование на чудо?

— Да, так! — отвечает Шуга Нурпеисова. — В обществе красивых людей, признающих власть чуда, случается и невозможное. Игра — как стиль поведения, вкус и азарт к игре, легкое дыханье в любом начинании — это уже полдела. Откровенная игра (Шуга, умеющая всякую мысль домыслить до конца, говорит: нахальная игра) — это ведь превосходная терапия против привычного надрыва, сиротского состояния души и ума…

«Сиротского» — потому что казахам не на что опереть свои патерналистские упования?

И тут, разворачиваясь в прошлое, Шуга Нурпеисова находит, на что опереть. Средневековье — вот опора! Средневековье — все — дышало разгулом творящей, беспокойной мысли, так легко, естественно оборачивая на службу себе даже еретические положения и обычаи.

То есть: когда лев сжирает барана, он бараном не становится, он остается львом.

Меня, правда, не к имени будь привязано, не столько наевшемуся льву тянет сопереживать, сколько несчастному барану, но это во мне говорит, конечно, недовыдавленный русский интеллигент. О котором разговор чуть позже, а пока — о средневековье.

Что ожесточенное соперничество с пылающим исламом средневековья только добавило христианству недостающей энергетики и стало трамплином для чудесного взлета, — это я оспаривать не буду: когда миллионами давно прошедших жертв уже вымощена взлетная полоса, — что ж ловить улетевшую царственную птицу — ее естественнее созерцать восхищенно. Куда труднее созерцать такую птицу в упор, то есть переживать такое средневековье на уровне юрты.

Шуга и здесь смело идет навстречу моим сомнениям:

— Вот он, ответ на вопрос, почему наши предки, кочевники, жившие в своих войлочных юртах посреди бескрайних степных просторов, не сходили с ума от гнетущей скуки без телевизора и дискотеки… Их мир был густо пропитан флюидами вечно длящегося чуда.

А не потому ли кажется нам их мир таким чудесно-счастливым, что он минул, давно прошел со своими повседневными бедами? И не столько они там, в юртах, сколько мы — счастливы оттого, что видим их с такого чудесного расстояния? И не стоит ли предположить, что наша кипящая буча, сегодня вызывающая спазмы тошноты, с расстояния веков покажется нашим уцелевшим правнукам неплохим временем?

Вряд ли моя героиня согласится с этим. Особенно если под «нашей бучей» понимать советский период, который для Казахстана, как она аккуратно формулирует — «самый неорганичный». В это время и были казахам подсунуты под видом «дружбы народов» общечеловеческие ценности — интернациональные, вненациональные. В это время мы были самой разнесчастной шестой частью света, отринувшей все законы космоса.

Не скажу за все законы космоса, но насчет «шестой части» позволю себе не согласиться. Все-таки в недрах самой разнесчастной вызревали такие таланты, такие личности, как моя уважаемая собеседница, читать которую (и спорить с нею) — определенно счастье.

То же — и насчет России. Тут Шуга Нурпеисова формулирует несколько менее аккуратно:

— Кто, как не та же Россия, подогревает национализм в сердцах казахов, используя казахстанских русских как ширму для своей экспансионистской политики? Можно ли расценивать заявление главного мидовца России, что-де он силой оружия готов защищать попираемые права соотечественников в зарубежье, только лишь как неудачную шутку?

За шутки мидовцев, опять-таки, отвечать не берусь, а вот за Россию, увы, должен. Когда мне говорят: «кто, как не та же Россия», — я отвечаю: извините, я — та же Россия. И у меня — свой опыт, своя история и своя, так скажем, аура отношений в сфере «дружбы народов»… Не задевал бы этого пункта, да профессия обязывает: не позволяет пройти, «не заметив».

Будем считать, что это — частности, преходящие особенности текущего момента. На фоне главного — пренебрегаемо. А главное — то, что завещали нам Средние века, а мы растеряли, растратили, распродали. Разменяли на среднегуманистические прохладности. Вот оно, наследие, которое надо вернуть. Живительная энергия… природного, еще досознательного истока, наделенного космической целостностью.

Да, счастливы те отважные, что пожнут драгоценные плоды этой атмосферы… пробуждаемого из орфических глубин мифа.

Но как нам представить себе действие этих орфических глубин в нашей теперешней реальности? Как все это будет реализовано сегодня? И кто реализует?