Гений - Теодор Драйзер

— А! Вот и вы! Ну что ж, как раз вовремя. Я сейчас же направлю вас в контору.

Юджин рассмеялся.

— Ясно, — сказал он.

Диган стоял в только что вырытом котловане; от его одежды пахло свежей землей. В руках у него были отвес и ватерпас. Отложив их в сторону, он прошел с Юджином к станционному перекрытию, вытащил из кармана старого серого пиджака грязное, измятое письмо, осторожно развернул его толстыми, заскорузлыми пальцами и с возмущенным видом поднял в вытянутой руке.

— Поезжайте в Вудлон, — приказал он, — разыщите для меня болты, их там должен быть целый бочонок. Распишитесь в получении и вышлите мне их сюда. Потом отправляйтесь в контору и отвезите им эту накладную. — Он снова стал шарить в карманах и достал еще одну измятую бумажку. — Вот еще канитель! воскликнул он, глядя на нее с возмущением. — С ума они там все посходили, что ли! Вечно пристают ко мне с этими накладными. Можно, черт возьми, подумать, что я их украсть собираюсь! Что, я их слопаю? Накладные, накладные! С утра до вечера накладные! Кому это нужно? Этакая ерунда!

Лицо его еще больше побагровело и выражало возмущение. Юджину стало ясно, что Диган чем-то нарушил железнодорожные правила и получил за это взбучку, или же, как говорят дорожники, ему «хвост накрутили». Он был крайне возмущен и бушевал во весь размах своего ирландского темперамента.

— Ладно, — сказал Юджин. — Все будет в порядке. Предоставьте это мне.

Диган начал понемногу успокаиваться. Наконец-то у него толковый помощник. Расставаясь с Юджином, он не преминул, однако, метнуть в свое начальство последнюю молнию.

— Вы им там скажите, что я распишусь за болты только тогда, когда получу их, и ни в коем случае не раньше! — прогудел он.

Юджин рассмеялся. Он заранее знал, что не станет передавать слов Дигана, но рад был дать ему возможность отвести душу. С большим рвением приступил он к новой работе, довольный возможностью быть на воздухе, наслаждаться сиянием солнца и совершать короткие поездки взад и вперед по всей дороге. Это было восхитительно. Теперь дело пойдет на поправку, он был уверен в этом.

Юджин поехал в Вудлон и расписался в получении болтов. Затем он зашел в контору и познакомился с управляющим, которому лично передал накладную, и тот объяснил ему, в чем главное затруднение Дигана. Оказалось, что нужно ежемесячно заполнять до двадцати пяти отчетных бланков, не говоря уже о бесконечных накладных, на которых надо расписываться при получении материалов. Будь то целая секция мостовой фермы, или один болт, или фунт замазки, — все равно нужно было расписываться в получении. Достаточно было умело настрочить отчет о своей работе, чтобы снискать расположение управляющего конторой. (Что работа производилась надлежащим образом, это разумелось само собой.) И вот эти-то отчеты никак не давались Дигану, несмотря на то, что в составлении их ему порою помогали и жена и все трое детей — мальчик и две девочки. Он постоянно попадал в беду.

— Боже ты мой! — воскликнул управляющий конторой, когда Юджин сказал ему, что, по мнению Дигана, болты могли преспокойно лежать на станции, пока они ему не понадобятся, а тогда он и расписался бы в их получении. — Вот так так! — он даже за голову схватился от огорчения. — Пусть они лежат там, пока ему не понадобятся — слыхали? Ну, а как мне быть с моей отчетностью? Я-то должен иметь эти накладные! Вы скажите Дигану, что он обязан это понимать, он не первый день работает на железной дороге. Передайте ему от моего имени категорическое требование расписываться на соответствующем бланке за все, что ему выдано, как только его уведомят, что материал для него выписан. Я настаиваю на этом без всяких оговорок. Чтобы немедленно являлся за материалом. Обалдеть можно! И пусть берется за ум, пока не поздно, не то ему несдобровать! Я больше не стану этого терпеть. Уж вы помогите ему. Ведь с меня-то требуют отчет.

Юджин сказал, что поможет Дигану. Это была работа как раз по нем. Он чувствовал, что будет ему полезен. Он снимет с него часть забот.

Время шло. Стало холоднее, и хотя сначала новые обязанности казались Юджину интересными, постепенно, как это всегда бывает, они начали ему надоедать. Приятно было, конечно, в хорошую погоду стоять под деревьями у источника или ручейка, где прокладывался мостик или строился колодец, питавший соседнюю водокачку, и любоваться окружающим пейзажем. Но когда похолодало, все это потеряло свою прелесть. Диган по-прежнему оставался интересным объектом для изучения. Этот человек не переставал со всеми препираться. Вся его неутомимая, хотя и ограниченная узкими рамками деятельность проходила среди досок, тачек, щебня, цемента и состояла лишь в стройке — без той радости, которую дает пользование плодами своих усилий. Едва успев достроить и отделать что-нибудь, Диган со своими рабочими перекочевывал в другое место, где им снова предстояло рыть и копать. Глядя на развороченную землю, на кучи желтоватой глины, на чумазых итальянцев (достаточно чистых душою, но выпачканных в земле и скрюченных от работы), Юджин размышлял о том, долго ли еще он сможет это выдержать. Подумать только, что он, именно он, должен работать здесь с Диганом и с его «морскими свинками»! Временами он чувствовал себя всеми покинутым, до ужаса одиноким и несчастным. Он тосковал по Карлотте, тосковал по студии художника, по благоустроенной, культурной жизни. Судьба обошлась с ним несправедливо, но он бессилен; он не обладает способностью «делать деньги».

Приблизительно в это время Дигану была поручена постройка довольно большого четырехэтажного здания для мастерской, в двести футов по фасаду и столько же в глубину. Диган получил эту работу главным образом потому, что благодаря Юджину все узнали, какой он работник. Юджин быстро и точно составлял все его отчеты и докладные записки, и начальство строительного участка, наконец, оценило своего десятника по заслугам. Диган был в восторге от этого нового ответственного поручения, предвкушая возможность отличиться.

— Как только мы начнем строить этот домик, Юджин, мой мальчик, для нас наступят славные деньки! — восклицал он. — Это вам не дренажная труба и не угольная яма! Вот подождите, пусть явятся каменщики, тогда вы кое-что увидите.

Юджин был очень доволен, что их работа заслужила такое признание, но для него в ней, конечно, не было никакого будущего. Он чувствовал себя одиноким и грустил.

Кроме того, Анджела не переставала жаловаться, — и совершенно справедливо, — что слишком уж тяжела их жизнь. Для чего все это, что это ей даст? Сам он, вероятно, поправит свое здоровье и к нему вернется дарование, — пережитая встряска и перемена образа жизни, по-видимому, действительно вели к тому, — а что будет с нею? Юджин ее не любит. Если он снова станет на ноги, то, очевидно, лишь для того, чтобы бросить ее. В лучшем случае он даст ей средства и положение в обществе, — но разве это ее утешит? Ей нужна любовь, его любовь. А этого не было, или, вернее, была лишь тень любви. После недавней памятной сцены Юджин решил не выказывать Анджеле чувств, которых он к ней не питал, и это еще ухудшило их отношения. Анджела верила, что он по-своему привязан к ней, но эта привязанность шла от рассудка, не от сердца. Ему было жаль ее. Жаль! Как ненавистна была ей мысль о жалости! Если он ничего больше не способен ей дать, то что же, кроме горя, принесет ей будущее?

Как ни странно, подозрительность Анджелы в этот период до такой степени обострила все ее чувства и восприятия, что она почти безошибочно могла сказать, — не имея на то никаких данных, — что вот сейчас Юджин у Карлотты или возвращается от нее. Когда он вечерами приходил домой, что-то в его поведении (не говоря уж об излучаемых мозгом волнах, которые передавались от него Анджеле, когда он бывал у Карлотты) мгновенно подсказывало ей, где он был и что делал. Она иногда спрашивала его об этом, и он небрежно отвечал: «Да так, ездил в Уайт-Плейнс». Или «Был в Скарборо». Но почти каждый раз, когда он на самом деле был с Карлоттой, она вся вспыхивала и кричала:

— Ну конечно! Знаю я, где ты был! Ты опять виделся с этой подлой тварью! О, господь еще покарает ее! И тебе тоже не миновать наказания! Погоди, увидишь!

При этом слезы ручьем лились у нее из глаз, и она жестоко кляла его.

Юджин испытывал чуть ли не священный ужас перед этими необъяснимыми доказательствами ее всеведения. Он не понимал, как могла Анджела знать или хотя бы с такой уверенностью подозревать что-то. Он до известной степени увлекался спиритуалистическими теориями и учением о подсознательном мышлении. Он верил в существование у человека некоего подсознательного «я», которое обладает способностью воспринимать окружающее и передавать свои впечатления дальше, и предполагал, что сознанию Анджелы сигналы эти передаются в виде смутных страхов и подозрений. Но если все непостижимые силы природы ополчились на него, то как может он продолжать подобный образ жизни, да еще и наслаждаться им? Очевидно, так нельзя. Он будет когда-нибудь жестоко наказан за это. Его страшила мысль, что существует какой-то закон возмездия, воздающий злом за зло. Правда, немало преступлений и пороков остается ненаказанными, но многое, надо полагать, сурово карается, доказательством чему могут служить такие явления, как самоубийство, преждевременная смерть и потеря рассудка. Так ли это? Неужели избежать расплаты за грехи можно, только воздерживаясь от них? Юджин много размышлял над этим.