Авантюры открытого моря - Николай Черкашин

На всей дальнейшей службе Потульного был поставлен размашистый крест. ·

А ресторан ревел динамиками эстрады. Мы выпили на посошок.

— Саблина на корабле уважали и офицеры и матросы, — вздохнул Потульный, — ровный, тактичный, эрудированный. Работать с людьми умел и любил. По службе его никто не затирал. Напротив, ему открывалась престижная вакансия быть замом командира по политчасти на тяжелом авианесущем крейсере «Киев»… Он пожертвовал всем… Как человека я его понимаю… Как офицера? Он же ничего не добился… Не так надо было делать…

На том мы и расстались с Анатолием Васильевичем Потульным. Он навсегда исчез в серой пасмури питерской осени. Командир корабля, выброшенный взрывом мятежа на сушу…

Глава восьмая. «ШВЕДСКАЯ ВЕРСИЯ» или «ЛЕНИН ТОЖЕ БЫЛ САБЛИНЫМ»

4 марта 1990 года. Лефортово

Я долго искал этот дом номер За по Энергетической улице, пока не отыскал хитро спрятавшиеся за корпусами новостроек стены старинной, екатерининских времен еще, тюрьмы, а ныне следственного изолятора КГБ. Именно сюда привезли Саблина в ноябре 1975-го, здесь его лечили, допрашивали, отсюда увозили на суд… Прохожу сквозь тесный пропускной пункт, два прапорщика в синеоколышных фуражках долго изучают мой паспорт, меня самого. Заявка на пропуск давно уже лежит у них на столике. Наконец пропускают. С замиранием сердца поднимаюсь на второй этаж. Высокие потолки, просторные коридоры, зеленые дорожки. Все чинно, благопристойно.

Окажись здесь нечаянно, минуя КПП, — и можно подумать, что попал в коридор заурядного московского НИИ или отраслевого главка. Но взгляд вдруг натыкается на стенд с погрудной мишенью, изрешеченной пистолетными пулями. Стенд спортобщества «Динамо». А победная мишень — гордость местных стрелков.

Нет, ты не в главке и не в НИИ, ты в следственном изоляторе Комитета госбезопасности.

Ускоряю шаги, ищу дверь с номером 216, кабинет заместителя начальника следственного отдела КГБ полковника юстиции О.А. Добровольского.

Пятнадцать лет назад капитан юстиции Олег Добровольский допрашивал здесь своего ровесника капитана 3-го ранга Саблина. Впрочем, тогда уже не капитана 3-го ранга, а подследственного Саблина.

— Я был младше его на год, — вспоминает Олег Андреевич, моложавый, круглолицый, чернобровый полковник в штатском. — Не знаю, почему бросили меня на это дело. У меня ведь был совсем другой профиль. Но считалось уж так, что я умею находить общий язык с самыми трудными подследственными. И я стал допрашивать Саблина…

За спинкой кресла моего собеседника холодно поблескивал на стене отлитый из бронзы Государственный герб СССР. Никогда привычный кругляш не казался мне таким зловещим… Еще висел обязательный портрет Дзержинского, но не канонически строгий, а с тонкой усмешкой на губах. Улыбающийся Феликс. Отсюда, со стены, улыбался он и подследственному Саблину — коварно, всесильно, беспощадно…

Я и представить себе не мог, что всего через год после визита в этот кабинет, однажды в августовский вечер выйду из метро на площадь Дзержинского и увижу пустой постамент Великого инквизитора, исписанный, как обломок колонны взятого рейхстага.

Честно говоря, за эти пятнадцать лет меня никто не спрашивал о Саблине, и многое подзабылось, — потирал виски Добровольский, — Потом был Афганистан, дело Руста…

— Вы вели дело Руста? В своем очерке я писал, что у Саблина была возможность прийти в Ленинград, каким бы невероятным ни казался его план. Ведь шансы Руста долететь до Москвы и посадить самолет на Красной площади теоретически были равны нулю.

— Да, это вообще фантастика. Я сам ходил на Большой Каменный мост и осматривал место происшествия. Он не мог там сесть — там же всюду троллейбусные провода, сплошная сетка. Физически невозможно. Потом докопался. На другой день после этого ЧП Управление пассажирского транспорта Москвы распорядилось затянуть пространство над мостом дополнительными проводами. Чтоб, не дай Бог, еще кто-нибудь не сел. Не смешно ли?!

А Чебриков, тогдашний председатель Комитета, названивал мне по «вертушке» и нажимал на шпионский аспект дела Руста.

Добровольский невольно покосился на аппарат с золотистым гербом, и я посмотрел туда же: не по этой ли «вертушке» звонил председатель в 1976-м и нажимал на шпионский ли, изменнический или «шведский» аспекты?.. Я спрашиваю Добровольского о том, что он думает по поводу «шведской версии».

— Да, давление было… Саблину пытались навязать самую позорную для офицера версию — побег в другую страну, в Швецию… Мой подследственный объяснил, что уходил от навигационных опасностей курсом двести девяносто градусов, на норд-вест… Однако, в обвинительном заключении никакой Швеции нет. В вину ему вменялось совсем другое: попытка изменения государственного строя.

— То есть попытка угона корабля в Швецию не доказана?

— Совершенно верно. Но… Вы читали мое интервью в «Красной звезде»?

Разумеется, я читал…

О. Добровольский:

— Дальнейшие намерения Саблина трудно прогнозировать. Да, он заявлял морякам, что «Сторожевой» пойдет на Кронштадтский рейд… Однако обратимся к материалам обвинительного заключения: «…Корабль остановлен в Балтийском море… в 21 миле от советской Государственной границы и на расстоянии 50 миль от территориальных вод Швеции». Как бы дальше развивались события и куда бы пришел корабль, какой замысел был у Саблина — все это можно было только предполагать…

Осторожное заявление, но все-таки с намеком на уход «Сторожевого» в Швецию.

Генерал-майор юстиции А. Борискин был более определенен в «шведской версии», приоткрыв на страницах февральского (1991 года) номера «Военно-исторического журнала» и тактику следствия, и ответы Саблина на тогдашние вопросы Добровольского.

Выдержки из протокола допроса от 23 февраля 1976 года даны со сносками, примечаниями и комментариями А. Борискина:

«Следователь: Как видно из предъявленного вам заключения экспертов, пограничные катера не влияли на курс «Сторожевого», который после прохода Ирбенского маяка мог лечь на любой курс. Этот вывод экспертов опровергает ваше утверждение, что назначить курс двести девяносто градусов, ведущий к шведскому острову Готска-Сандён, вас вынудили действия пограничных катеров, маневрировавших на острых курсовых углах…

Саблин: Я не утверждаю, что пограничные катера специально произвели маневры… Курс же двести девяносто градусов я назначил совершенно произвольно, без учета его конечной направленности, тем более что на карте, находящейся в тот момент на столе автопрокладчика, не имелось изображений шведского берега и шведских островов[35].