Святыня - Джеймс Герберт

Дети толпами ходили за сестрой Элнор, за этим злобным чудовищем разврата, обожали ее, искали ее благословения, поскольку знали от старших, что это пришла на землю святая — а ее черное сердце радовалось: ведь они были для нее как агнцы для волка. Что делает душу такой черной? Тому нет ответа в этом мире, он лежит во тьме, где темные духи сговариваются с чертями, как уничтожить человеческий покой.

Долгими часами она молилась в церкви, распростершись пред алтарем, чтобы все видели ее набожность. А ночью, когда никто не видел, она оскверняла тот же алтарь такими делами, что и сейчас слова застревают у меня в глотке — ведь я охотно соучаствовал в этом. И все же не понимаю, что привело меня к такому позору, какой злой дух пробудил во мне такую низкую похоть. Я объясняю это тем, что ее воля управляла моей, ее мысли правили моими — но в сердце я понимал, что эта воля должна была сначала исходить от меня. Ее соблазн был так чертовски сладок, муки моего тела так дьявольски восхитительны! Ее детское лицо, ее белое тело, эти дьявольские врата меж ее бедер, и она велела мне пить из этих врат, и они были слишком чудесны, чтобы отказаться.

Но я отвлекся, мои мысли разлетаются. Мой отец, этот неколебимый покровитель церкви, считает меня сумасшедшим, и, возможно, так оно и есть. Но я не укрылся, как сумасшедший, в бреду, и в моих грезах нет утешения.

На третий год моего знакомства с Элнор стали расползаться подозрительные слухи. Мой облик изменился. Я никогда не был крепок, но теперь меня одолела слабость, все ясно видели, как я сгорбился. Было больше невозможно скрывать мою одержимость молодой монахиней. И еще хуже — стали исчезать дети: они пропадали в окрестных лесах и больше их никто не видел. Всего трое, их имена я уже записал.

(Уже записал? — Д.)

Как эти простые крестьянские дети верили в добрую сестру Элнор и как мне пришлось зажимать им рот, когда на их детские тела обрушилось ее зло! Всемилостивый Боже, не может мне быть прощения за участие в этих делах! Я даже не смог помолиться на тайных могилках.

(Имена, должно быть, упоминаются в предыдущих неразборчивых записях. Священник — детоубийца! — Д.)

Настоятельница совсем ослабела, ее жизненные силы убывали с каждым днем. Ее завещание было скрыто, так как; Элнор не хотела, чтобы заподозрили, будто кто-то приложил руку к смерти престарелой настоятельницы. Эта дочь дьявола стала бесстыднее и еще требовательнее в своей невоздержанности. Мои усилия уже не удовлетворяли ее похоти, и мои муки еще меньше могли насытить ее. И кроме того, красть детей в этой округе стало опасно. Ее аппетиты обратились на двух молодых монахинь, что каждый день приходили в церковь Св. Иосифа. Одна охотно приняла свое унижение, так как ее сердце уже было погублено Элнор; другая сначала подчинилась, но потом со стыдом убежала Эта монахиня провела свою жизнь в угрызениях совести, но первая исповедовалась в смертном грехе больной настоятельнице.

Гнев придал матери-надзирательнице сил. Но и хитрость ее была велика, поскольку сундуки моего отца были всегда открыты для Церкви. Его преданность нашему святому Римскому Папе не поколебалась ни в еретические времена лютеранина Генриха, ни во времена смутного царствования молодого Эдуарда. Теперь мой отец был обласкан королевой Марией и справедливо вознагражден за свою силу духа и преданность. Сделать его врагом было бы не очень мудро со стороны настоятельницы, которая часто пользовалась его щедростью.

Эта умная женщина послала за мной, и, поняв, что все пропало, я сдался на ее милость. Проклятия обратились на злую соблазнительницу, сестру Элнор, чьи волшебные снадобья лишили меня здравого смысла. Я плакал и бичевал себя пред настоятельницей, я признался в самых страшных и греховных блудодеяниях с Элнор и просил прощения. Но я не сказал всего, поскольку боялся за свою жизнь.

Хотя настоятельница и смотрела на меня с отвращением в глазах, но все же даровала мне прощение. Дух Элнор был подчинен призраками, отвергавшими христианский путь. Она была дочерью Сатаны, и ее колдовство одолело мою волю. Простой смертный, я мог оказать лишь слабое сопротивление, когда мои силы высасывались, а тело наполнялось колдовскими снадобьями. Я жаждал принять все кары, прекрасно понимая, что в них мое спасение, я хотел верить, что был всего лишь беспомощной жертвой ворожбы. И в тот день мы обсудили, как покарать сестру Элнор.

Настоятельница не сомневалась, что Элнор — ведьма и богохульница, и, хотя я знал, что она представляет собой нечто большее, но с готовностью согласился. Добрая королева Мария объявила, что и ведьм, и диссентеров[33] следует изгнать из ее королевства и из мира смертных. Ходили слухи, что более двухсот еретиков уже сожжено на костре, и графство Суссекс приняло участие во многих из этих сожжений. Я лично видел два неподалеку от Льюиса. Послали за саммонером, и в его присутствии я обвинил сестру Элнор как ведьму и еретичку.

(Саммонер — человек, которому платят за то, чтобы он приводил грешников на церковный суд, — Д)

Настоятельнице это понравилось, она как будто была рада моему искреннему раскаянию. Когда саммонер отправился готовиться к заточению Элнор, настоятельница велела мне предупредить мою паству о злодеяниях Элнор, чтобы больше никто от них не пострадал. В ее глазах сверкнул огонек, когда она намекнула, что на суде Элнор сможет все отрицать и призвать к ответу меня самого. Я прекрасно понимал, что истина действительно потребует этого, и подозревал, что настоятельница, моя новая защитница, тоже понимает это. Я поспешно отправился обратно в Бенфилд, мой лоб горел, как при настоящей лихорадке. Я заботился о своей безопасности и хотел оградить доброе имя моего отца. В деревне я быстро рассказал нескольким прихожанам, что мы с настоятельницей разузнали об Элнор, и слух распространился, как лесной пожар. Эти добрые люди пылали гневом, поскольку их вере нанесли такое оскорбление, которого они не могли перенести. Те, чьи дети пропали, взывали к возмездию, и их крики подхватили односельчане, вооружившись палками и дубинами. Они поспешили в церковь Св. Иосифа — неистовая, яростная толпа, и я последовал за ними, возбужденный их страстью — разве не был и я совращен порочностью Элнор? Среди нас были дети, которые некогда поклонялись святой монахине, а теперь презирали ее. И так внезапен был наш приход в церковь, что мы застали Элнор пред алтарем, у подножия статуи Пресвятой Богоматери, в объятиях молодой монахини Розамунды, которая так легко поддалась разврату. Как и я. Элнор с воплями выволокли из церкви, ее соучастницу в разврате отпихнули в сторону. О, как я съежился, когда встретил взгляд Элнор! Словно сто отравленных кинжалов вонзились мне в сердце. Она сразу поняла, что это я предал ее, и столько злобы было в ее глазах, что я упал на землю. Моя паства решила, что ведьма наслала на меня чары, и люди пальцами и палками выцарапали ей глаза. Но даже когда она завопила, ничего не видя, люди не сжалились, а продолжали колотить ее за ворожбу. Элнор кричала, что это я, их духовный поводырь, был ее сообщником во грехе, но я полностью отрицал все ее обвинения, велев пастве не обращать внимания на ложь еретички, а взглянуть на дьявольскую отметину у нее на теле. Я знал, что у нее на теле есть третий сосок (Алиса! — Д) — аномалия, которую невежды считают кормящей грудью для ведьмовского посредника. С нее содрали монашеские одежды и нашли проклятую отметину. Людей обуял еще больший гнев. Мужчины колотили ее, не зная жалости, а женщины и дети подзадоривали их, пока все обнаженное тело Элнор не покрылось ранами. И все это время ее убеждали признаться в ворожбе. Но она не призналась, и с ее уст срывались одни проклятия. Ей выдрали волосы, вымазанные в крови, и она превратилась в грязную, безволосую фигуру, но так и не призналась в колдовстве. О, какие мучения пришлось ей испытать! И все же мои мольбы прекратить кару звучали слабо и не были услышаны. Толпа — эти христиане — переломали ей руки и ноги и поволокли ее по грязи, а женщины и дети тыкали в ведьму кольями. Я не мог остановить их и уже не пытался.