Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - Василий Молодяков

Добавлю, что с приездом Горелкина Гельфанд был отозван в Москву, но, опасаясь репрессий (вспомним судьбу Астахова!), бежал в Америку, в чем ему помог Чиано. Советские историки по понятным причинам не обращались к этой личности, а сам Гельфанд, в отличие от большинства невозвращенцев, предпочел просто «раствориться», не оставив никаких «разоблачений» и «признаний». Согласно «дневникам Литвинова», Гельфанд, будучи резидентом Иностранного отдела ОГПУ в Париже под «крышей» секретаря полпредства, организовал нашумевшее похищение (и, возможно, убийство) председателя Русского общевоинского союза генерала А.П. Кутепова в 1930 г. Автор «дневников» Г.З. Беседовский до 1929 г. был советником полпредства во Франции и мог знать Гельфанда, но сам стал невозвращенцем еще до похищения.

Но пора вернуться к разговору германского поверенного в делах Типпельскирха с Молотовым вечером 26 сентября 1940 г. Поверенный явился к наркому уведомить его о предстоящем заключении Тройственного пакта Германии, Италии и Японии и был «вооружен» подробной инструкцией Риббентропа, которая начиналась словами: «Ввиду сердечных отношений, существующих между Германией и Советским Союзом, я хотел бы заранее, строго конфиденциально, информировать его <Молотова. – В.М.> о следующем». Тут начинается очередная интрига: совершенно секретная телеграмма Риббентропа, полученная в Москве в пять минут первого пополудни, и меморандум на русском языке, врученный Молотову десять часов спустя, содержали незначительные, но значимые разночтения. Несколько «тяжеловатый» текст, подготовленный в германском посольстве и сохранившийся в советских архивах, гласит:

«1. Происходящая в демократических странах кампания поджигания войны, ищущая в настоящей стадии окончательного покорения Англии последний исход в расширении и удлинении войны, повела к переговорам между Германией и Италией, с одной стороны, и Японией – с другой. Эти переговоры, вероятно, в ближайшие дни приведут к подписанию военного союза между этими тремя державами.

2. Этот союз, соответственно с причиной своего происхождения, направлен исключительно против демократических поджигателей войны. Хотя это в договоре, согласно обычаю, не будет прямо сказано, однако это вытекает с полной ясностью из его формулировки.

3. Само собой разумеется, что этот договор не преследует никаких наступательных целей. Его исключительная цель направлена к тому, чтобы образумить элементы, стремящиеся к удлинению и расширению войны, доказав им воочию, что при вступлении в происходящую в настоящее время войну они автоматически будут иметь против себя прежде всего эти три великие державы.

4. Между договаривающимися державами с самого начала переговоров существовало полное единомыслие в том, что их союз никоим образом не затронет отношений, которые каждая из них имеет с Советским Союзом. Для того, чтобы на этот счет и вовсе устранить всякие сомнения, в договор включена особая статья, говорящая о том, что политический статус, существующий между каждой из трех договаривающихся держав и Советским Союзом, этим договором не затрагивается. Это постановление означает, что не только договоры, заключенные этими тремя державами с Советским Союзом, в частности германо-советские договоры, подписанные осенью 1939 года, в полном объеме сохраняют свою силу, но что это вообще относится и к совокупности их политических отношений с Советским Союзом.

5. Следует думать, что договор окажет укрощающее влияние на поджигателей войны в демократических странах, что он будет противодействовать дальнейшему расширению настоящей войны и в этом смысле, может быть, послужит восстановлению всеобщего мира».

Правка, внесенная в первоначальный текст (кем?! когда?! почему?!), устраняла из него все прямые указания на то, что пакт имеет какое-то отношение к Соединенным Штатам. Ранее в первом, втором и пятом пунктах говорилось о «поджигателях войны» конкретно в «Америке», а не в неких «демократических странах», в третьем – об отсутствии у пакта «наступательных целей» не вообще, а «против Америки», и о вразумлении элементов, «настаивающих на вступлении Америки в войну». Послевоенная «трофейная» публикация германских документов содержит оба варианта с указанием, что Молотову был вручен измененный текст, но без каких-либо объяснений. Принять такое ответственное решение мог только сам рейхсминистр (уж точно не поверенный в делах!), хотя документально это не подтверждается. Некоторый свет может пролить разговор Вайцзеккера с Шкварцевым 28 сентября. Статс-секретарь повторил полпреду основное содержание послания Риббентропа (министр в это время болел), сделав в своей записи примечательную оговорку: «В беседе я ограничился инструкциями, телеграфированными в Москву 25 сентября. Вместо того, чтобы называть Америку в качестве державы, на которую этот пакт направлен, я использовал более общие определения, сказав, что предупреждение адресовано демократическим странам» [В сообщении Шкварцева о встрече этот момент не отражен.]. Полагаю, здесь не было никакой «самодеятельности». Впрочем, в день подписания договора заведующий отделом печати МИД Шмидт на пресс-конференции в Берлине прямо сказал, что «пакт является предупреждением тем поджигателям войны, которые имеются в США».[540]

В заключение разговора Типпельскирх сообщил, что в ближайшее время Риббентроп обратится с личным письмом к Сталину, чтобы «откровенно и конфиденциально изложить германскую точку зрения на нынешнюю политическую ситуацию» (цит. по сборнику «СССР-Германия»; в тексте, врученном Молотову, фраза звучит немного комично: «искренне и с полной доверчивостью»).

Молотов «выслушал сообщение очень внимательно» и поблагодарил поверенного. Однако советская запись их беседы совершенно ясно показывает, что нарком был недоволен (толки об этом сразу же начали циркулировать среди иностранных дипломатов). Уже при встрече с Шуленбургом 31 августа он не скрывал своего (стало быть, и Сталина) недовольства по поводу Венского арбитража, удовлетворившего территориальные претензии Венгрии к Румынии, что не было согласовано с Москвой. Заметив, что «в сообщениях печати о третейском решении в Вене сказано больше, чем в информации Германского правительства», Молотов заявил, что Германия нарушила статью 3 пакта о ненападении, предполагавшую консультации сторон о вопросах, затрагивающих их общие интересы. В Берлине попытались отговориться, что «после разрешения вопроса о Бессарабии у СССР и Германии в отношении Румынии и Венгрии нет общих интересов с точки зрения Московского договора о ненападении», но Сталина это, разумеется, не удовлетворило.[541] Сентябрьские разговоры Молотова с Шуленбургом свидетельствуют об усилении напряженности в двусторонних отношениях. Обеспокоенный посол запросился в Берлин, чтобы получить дополнительные указания, а заодно попытаться смягчить ситуацию. Поэтому о заключении Тройственного пакта наркома информировал Типпельскирх.

Молотов несколько раз настойчиво повторил, что «если бы Советский Союз заключил подобный договор, то Советское правительство проинформировало бы об этом Германское правительство», и «выразил пожелание ознакомиться с текстом самого договора и дополнительными секретными статьями его, если таковые имеются». «Желательно предварительно ознакомиться с текстом договора, – добавил он, – так как при этом возможно еще внести свои поправки». Последнее в планы Германии не входило, хотя, как видно из истории токийских переговоров, причиной несвоевременного информирования московского союзника (Молотов четко выстраивал беседу с Типпельскирхом именно как с представителем союзной страны) был не злой умысел Германии, а бесконечные проволочки, до самого конца ставившие под сомнение успех всего предприятия. Какие уж тут поправки…

Официальный комментарий «Правды» о заключении Тройственного пакта, появившийся только 30 сентября, был подчеркнуто кратким и ограничивался пересказом его содержания. «Пакт не является для Советского Союза чем-либо особенно неожиданным… – говорилось в нем, – потому что советское правительство было информировано германским правительством о предстоящем заключении тройственного пакта еще до его опубликования». Типпельскирх сообщил Молотову немного нового, потому что до него это сделал Зорге.[542]

13 октября Риббентроп написал Сталину пространное письмо, которое было немедленно передано в Москву. Однако перевод (текст, подготовленный в германском посольстве, до сих пор не опубликован) был вручен только четыре дня спустя, причем не Сталину, а Молотову, что вызвало гнев рейхсминистра. Шуленбург оправдывал задержку необходимостью безупречного перевода «длинного и важного послания», а невручение его лично адресату тем, что Сталин не встречается с послами, а Молотов – «ближайшее доверенное лицо Сталина, и нам придется в будущем иметь с ним дело по всем крупнейшим политическим вопросам».[543] Вот это письмо с некоторыми сокращениями (перевод Ю. Фельштинского):