Политическая биография Сталина. Том III (1939 – 1953). - Николай Капченко

Нельзя не отметить и акцента на принципиально новый характер ситуации, требовавшей от всех граждан страны выработки совершенно нового отношения к своим обязанностям и к своему труду. Афористически это выразилось через несколько дней в словах песни – «Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой!» И надо сказать, что буквально в считанные дни вся страна превратилась в огромный военный лагерь, который должен был сформировать новые силы для разгрома вторгшегося врага.

Звучали в обращении, правда, в завуалированном виде и некоторые отголоски прежнего классового подхода, когда говорилось, что «эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских предателей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие народы»[349]. Однако этот классовый мотив отступал на задний план перед фактически сформулированной здесь мыслью о создании объединенного фронта борьбы всех порабощенных народов Европы против гитлеровского фашизма. Именно эта идея выступала в качестве доминирующей.

Сопоставляя два варианта – первоначальный, написанный Молотовым, и окончательный, исправленный Сталиным, – чувствуется, как принято говорить, рука мастера. Здесь четко и определенно выражена новая природа войны, необходимость всю страну, весь народ поставить на службу достижения победы и одновременно выражалась принципиальная готовность нашей страны к сотрудничеству со всеми, кто готов бороться с фашистской Германией.

Всякого рода измышления о причинах того, почему Сталин не выступил в первый день войны, вызывают возражения даже таких ярых антисталинистов, как, например, Д. Волкогонов. Он в своей книге о Сталине писал: «…Думаю, дело обстояло не совсем так. Вопрос об обращении к народу решался ранним утром, когда еще никто в Москве не знал, что мы „в первые часы войны терпим поражение“. О войне, ее угрозе народу часто говорили. Готовились к ней. Но пришла она все равно неожиданно. Сталину было во многом неясно, как развиваются события на границе. Вероятнее всего, он не хотел ничего говорить народу, не уяснив себе ситуации. Сталин никогда до этого, во всяком случае в 30-е годы, не делал крупных шагов, не будучи уверенным в том, как они скажутся на его положении. Он всегда исключал риск, который мог бы поколебать его авторитет, авторитет вождя»[350]. Несмотря на общую антисталинскую направленность оценок Волкогонова, в ряде случаев он проявляет уважение к фактам и здравому смыслу, что, однако, не ставит под вопрос в целом тенденциозный характер и направленность его писаний о Сталине.

3. Находился ли Сталин в состоянии прострации в первые дни войны?

Существует немало мифов и прямых исторических фальсификаций, связанных с освещением роли Сталина как в Великой Отечественной войне в целом, так и в особенности на первых, самых тяжелых ее этапах. Сюда же примыкают и серьезные филиппики в адрес вождя, относящиеся к предвоенному периоду. На ряде таких мифов, а также вполне обоснованных упреков в адрес Сталина и советского военного руководства я уже останавливался в предшествующих главах. В данной и последующих главах я постараюсь дать более или менее аргументированный ответ и на другие обвинения, благо, что их число не только не сокращается с ходом времени, а, наоборот, они становятся все более категорическими, обретая порой характер чуть ли не истины в последней инстанции. Таким примером является, на мой взгляд, следующий.

Российский историк Л.Э. Ларионов в сборнике, специально посвященном историографии сталинизма, опубликовал статью под названием «Суд над генералиссимусом: современные дискуссии о роли Сталина в Великой Отечественной войне», в которой, можно сказать в лапидарном стиле, суммировал основные обвинения в адрес Сталина. Причем надо отметить, что он не ставил перед собой задачей научную разработку и обоснование этих обвинений. Он просто перечисляет их, сопоставляя точки зрения как сторонников, так порой и противников этих исторических грехов, которые обрушиваются на голову давно усопшего вождя.

Здесь я приведу лишь 6 из 8 обвинений, которые относятся к общим проблемам руководства военными действиями со стороны Сталина, причем те из них, которые касаются прежде всего первых периодов войны. На двух других я остановлюсь в соответствующих главах, к которым они хронологически относятся.

Итак, автор следующим образом суммирует военные и политические просчеты (читатель сам вправе выбрать любой термин, созвучный его представлениям – преступления, роковые ошибки, безответственность и т.п.). Перечисляю их в том виде, как они даны в книге.

Обвинение 1. Некомпетентность И.В. Сталина как Верховного главнокомандующего в ходе руководства военными действиями.

Обвинение 2. Авторитаризм при руководстве деятельностью Ставки ВГК, подавление личной инициативы других членов Ставки, готовность обрушить на них репрессии вплоть до расстрела, снимая с себя ответственность за собственные ошибки.

Обвинение 3. Неоправданная жестокость и невнимание к гибели миллионов людей, в доказательство чего приводится приказ наркома обороны № 227 от 28 июля 1942 г.

Обвинение 4. Упорное игнорирование Сталиным данных разведки о намеченном на весну или лето 1941 г. нападении Германии на СССР, оказавшемся из-за этого внезапным.

Обвинение 5. Испуг и растерянность Сталина в первые дни войны, выразившиеся в его самоустранении от дел и пребывании в прострации то ли в Кремле, то ли на даче в Кунцево.

Обвинение 6. Проявления Сталиным случаев трусости в годы войны, к чему относятся его намерение покинуть Москву осенью 1941 г. и постоянное пребывание в Ставке без выездов на фронт[351].

Позволю себе отступить от хронологии обвинений, выдвигаемых против Сталина, и начну с тех, которые более логично ложатся в ход изложения событий, рассматриваемых в данной главе.

Один из самых пропагандируемых мифов, усердно распространяемых на протяжении уже шести десятилетий, касается поведения Сталина в первые дни (вернее, в первые десять дней) после начала войны. Суть его впервые сформулировал и официально озвучил в своем докладе о культе личности Н. Хрущев в 1956 году. И хотя этот миф многократно опровергался на базе архивных данных, а также в ряде работ о Сталине советских и российских историков, он продолжает жить и зачастую преподносится как неопровержимый факт. Проблема с точки зрения исторической науки видится мне уже решенной вполне однозначно, однако на ней необходимо остановиться, чтобы еще раз показать всю ее фальшивость.