Полярный круг - Юрий Рытхэу

Кайо ходил за углем на берег моря и видел выброшенное осенними штормами искалеченные, вмерзшие в лед мертвые стволы деревьев — словно воины, павшие в схватке.

Когда кончили сажать один ряд и начали другой, Кайо во время короткой передышки рассказал Зине Четверговой о своем земляке Тымнэне. Девушка молча выслушала Кайо, и сказала, выбрав хороший крепкий саженец: «Вот пусть будет памятью о твоем земляке». Кайо постарался заметить это место… Но где оно теперь, это дерево? Все равно что искать человека, которого раз только видел маленьким ребенком.

Иунэут сняла с головы платок, и солнце заиграло в ее волосах. Кайо искоса глянул на нее: сколько жена ни моет волосы, они остаются у нее глянцевитыми, словно всегда смазаны тонким слоем жира. Он еще раз с удивлением подумал, что Иунэут преобразилась в городе, словно стала выше, стройнее и даже моложе. Хорошо бы, если бы она запела…

Кайо улыбнулся.

— Что с тобой? — тихо спросила Иунэут.

— Да так. Песня вспомнилась, — ответил Кайо.

— Песня? — переспросила Иунэут.

— Когда мы сажали деревья, пели песню, — пояснил Кайо. — Вот я иду теперь и слышу ее про себя.

— Что за песня?

— Про Россию. Старинная песня.

— Про Россию много песен. Может, я знаю? — спросила Иунэут.

Кайо вполголоса напел.

Иунэут внимательно прислушалась.

— Я знаю эту песню, — сказала она. — Какая же она старинная? Я еще в школе ее пела.

Над Россией небо синее!Небо синее над Невой.В целом мире нет, нет красивееЛенинграда моего…

И вдруг Кайо, словно волшебством, возвратился назад, очутился в послевоенном Ленинграде, а Иунэут превратилась в Зину Четвергову.

Вот она рядом, подтыкая пальто, сшитое из тонкого офицерского сукна, орудует лопатой. Кайо стоит над ней и смотрит на светлые волосы, тронутые сединой. Он держит тонкий ствол дерева, сильно сомневаясь, что из такого на вид несерьезного прутика с поникшими бледными корешками вырастет могучее дерево. Дерево в память чукотского летчика, земляка Кайо.

Вон Иржи смеется чему-то: наверное, вспоминает, как взял в плен целый взвод фашистов, как прощался с ручным пулеметом Дегтярева, который таскал на себе все партизанские годы.

А вон и Миша Мальков. Несмотря на осколок в спине, он старается стоять ровно и ухаживает за студенткой восточного факультета, эстонкой с чудным именем Июле.

Как удивительно, что песня может воскрешать позабытое, словно бы навсегда исчезнувшее в прошлом!

— Вспомнил! — чуть не закричал Кайо, и Иунэут испуганно умолкла.

— Что с тобой? — спросила она.

— Песня показала место, — возбужденно продолжал Кайо. — Мы стоим там, где я посадил его! Это точно!

— Как ты угадал? — тихо спросила Иунэут. Волнение мужа передалось ей.

— Я же тебе сказал — твое пение, — повторил Кайо. — Видишь тот старый дом?

Иунэут проследила за рукой мужа. Старый дом стоял между новыми зданиями. Его, видимо, недавно покрасили, но это не могло скрыть его возраста.

— Он спрятался, а я его узнал, потому что тогда он один стоял, а вокруг было пусто! — радостно говорил Кайо. — Я еще думал: тем, кто живет здесь, неуютно и далеко от центра города, да еще такой пустырь, где ветер гуляет.

Кайо дотронулся до ствола ближайшего дерева, провел рукой по шершавой коре. Он обошел его кругом, не отнимая ладони, ощущая глубокое тепло живого дерева, чувствуя, как в недрах древесины, в ее мельчайших сосудах текут живые, словно кровь в теле человека, соки. Ему даже показалось, что дерево едва уловимо отзывается на его прикосновение.

— Здравствуй, друг, здравствуй, дерево, — взволнованно шептал он, не стесняясь жены. — Вот мы и увиделись. Столько времени прошло! А говорят, что деревья растут медленно… Вот ты какое стало!. Большое, красивое.

Значит, не напрасно он тогда на холодном, сыром ветру стоял и держал тонкие, гнущиеся прутики, не очень-то веря в душе тому, что они с годами превратятся в крепкие, высокие деревья, шумящие листвой даже на легком ветру. И в памяти Кайо вдруг промелькнула за одно мгновение целая жизнь — от мертвых, занесенных снегом и морским льдом бревен с обломанными сучьями, от тундровых тальниковых зарослей, которые так хотелось видеть высокими деревьями, от студенческого субботника до сегодняшнего дня, когда он встал у посаженных им деревьев в честь великой победы над фашизмом.

Иунэут стояла поодаль и наблюдала за мужем. Все-таки необычный человек ее Кайо. Надо же! Столько времени прошло — и вдруг большое высокое дерево, посаженное его руками. Это должно рождать необычное чувство, для людей ее земли совсем незнакомое и новое — ведь там не сажают в землю растения. Все, что ни растет, возникает само собой, без усилий, без забот и переживаний человеческих. Весной, когда сходит снег, появляются первые зеленые ростки травы, зацветают цветы, тундра становится как новая цветная камлейка, расстеленная сушиться после стирки. А в России, как читала об этом Иунэут, загодя тревожатся об урожае, рыхлят землю — пашут и боронуют, а потом высаживают в землю семена. И ждут, пока не появятся первые зеленые иглы из темной земли. Что же они чувствуют, своими руками сотворившие живое?

Иунэут смотрела на мужа, на дерево, с которым он разговаривал, словно с человеком, и старалась понять его чувства. С чем же это можно сравнить? Нет, ей трудно его понять. Для этого надо самой посадить дерево и вырастить его. И не просто посадить, а связать это событие с частью своей жизни. С неожиданно возникшим чувством ревности Иунэут спросила:

— Ты тут долго будешь стоять?

Кайо удивленно посмотрел на жену.

— Я готов простоять здесь всю жизнь! — ответил он. — Только тот, кто хоть раз увидел, как выросло посаженное им дерево, может меня понять.

— Куда уж мне, — с обидой проворчала Иунэут.

Кайо подошел к ней.

— Ты не сердись, — тихо сказал он. — У меня такая радость, словно я сделал что-то очень большое, почти великое, и сам того не подозревал.

— Я читала — лесники каждый год сажают деревья, — возразила Иунэут.

— То лесники, — ответил Кайо. — Это их работа. Может быть, они и не думают о том, что делают. А тут важно задуматься. Вот этими руками много лет назад посадил я живое деревце с бледными корешками. И в душе очень хотел, чтобы из него выросло настоящее, живое, большое дерево. В память о погибших, о моем земляке Тымнэне, у которого и настоящей могилы-то нету. И природа словно услышала мое желание. Ведь мой саженец мог и зачахнуть… Возвращаюсь через много-много лет — и стоит мое дерево, крепкое, большое и высокое, и здоровается со мной шумом листьев.

— Красиво говоришь, как в книге пишут, — заметила Иунэут.

— Наверное, об этом и надо писать книги, — отозвался Кайо. — О такой радости. Это же все равно что вырастить человека!

— Вот-вот, — кивнула Иунэут. — Я все думала — с чем сравнить. Наверное, это так и есть — как вырастить человека.

— Как хорошо, что я нашел свое дерево. В другой раз буду сажать — не отойду, пока не вырастет.

— Деревья долго растут, — заметила Иунэут. — Как люди.

— Верно, — кивнул Кайо. — Но ведь живем-то мы среди людей.

Сказав эти слова, Кайо вдруг почувствовал их неожиданное продолжение — жить-то живем среди людей, но часто не видим, как они растут, как вырастают и становятся совсем другими. Вот как было с дочкой Маюнной, как было даже с ним самим…

Кайо запрокинул голову: все-таки нехорошо, что он не знает, как называется это дерево: дуб, клен, ива, тополь? И тогда не догадался поинтересоваться у Зины Четверговой. А сейчас спрашивать у прохожих неловко. Это все равно, что хорошего человека при первой же встрече пытать, какой он национальности… Не это главное. Главное — это хорошее, большое дерево с зелеными листьями.

Служительница парка Победы несколько раз прошла мимо двух странных людей, уютно устроившихся прямо на траве под большим тополем и о чем-то оживленно разговаривающих на незнакомом языке.

В заводской проходной Петр Тимофеевич показал свой пропуск, потом взял пропуск для Кайо.

— Из какой страны? — спросил пожилой вахтер.

— Из нашей, — коротко ответил Петр Тимофеевич.

Петра Тимофеевича знали здесь хорошо. С ним здоровались и рабочие и начальники. «Наверное, хорошо работать там, где так много народу», — подумал Кайо, шагая вслед за Петром Тимофеевичем. Не то что в тундре. Там с тобой рядом от силы пять человек вместе с женщинами, и ты к ним так привык, что все о них знаешь и здороваешься по утрам, словно с самим собой.

— Ну, Павел, — говорил между тем Петр Тимофеевич, — показать тебе целиком весь наш завод не только дня, а и недели не хватит. Да и завод-то наш, если уж говорить точно, это даже не завод, а объединение. Наши предприятия есть и в других городах области. А здесь мы производим нашу главную продукцию, которая и расходится по всему миру, — машины, вырабатывающие электрический ток. Поведу тебя в тот цех, в котором сам работаю.