Вельяминовы. Время бури. Книга первая - Нелли Шульман

Летчики вернулись с ночной бомбежки аэродрома франкистов, с двумя сбитыми юнкерсами. Один из самолетов числился за Янсоном. Было за полночь, однако он сам нарисовал на фюзеляже, рядом с тремя черными воронами, алую звезду. Увидев ее, майор Кроу кивнул: «Вернусь еще с одной»

– И не остановить его, – Янсон смотрел в небо:

– Впрочем, кажется, он выправился немного, после вчерашнего.

На аэродроме было тихо, пахло бензином и нагретой травой, трещали кузнечики. На земле остался Янсон и еще несколько летчиков. Все остальные были в патруле.

Он вздохнул:

– Как бы я себя повел, если бы Анну, на моих глазах убили? Анну, или Марту. Не хочу думать о таком, – Янсон говорил себе, что его подозрения ничем не оправданы. Анна была чиста перед партией. Он ожидал увидеть жену и дочь зимой, в Цюрихе:

– Я Эйтингона, по матери, послал, – внезапно рассердился Янсон, – и правильно сделал. Майор Кроу вчера только и мог, что плакать. Он бы не понял, что я ему говорю…, – Янсон заметил черную точку на горизонте. Самолет шел с запада.

Наум Исаакович Эйтингон остался доволен. При встрече в штабе, Петр подробно рассказал о графе фон Рабе. Воронов рассмеялся:

– Надо готовить дезинформацию, Наум Исаакович. Всего лишь, стоило изобразить пьяного. Фон Рабе ко мне подсел, в кафе…, – лазоревые глаза юноши были спокойными, безмятежными:

– Немцы меня собираются Мухой звать. Даже обидно, я рассчитывал на что-то более, героическое…, – они сидели на подоконнике, в отведенном для советских специалистов кабинете, держа фаянсовые чашки с кофе:

– После налета, – задумчиво сказал Эйтингон, – нацистов здесь еще больше возненавидят. Такое нам на руку. Что касается имен…, – он протянул Воронову расшифрованную радиограмму из Москвы, – Сокол улетает. Вечером препроводишь его в Барселону. Разумеется, – Эйтингон, щелчком, выбросил окурок на улицу, – пока говорить ничего не стоит. Отзывают для доклада, как и Кукушку. Окажется в Москве, – генерал Котов ощерил зубы, – и сам все поймет. Кукушка, думаю, тоже поняла, хотя нам не сообщали, что с ней…, – Петр был уверен, что Кукушку, по возвращении в Москву, расстреляли.

Янсон, правда, показывал ему радиограмму от жены, но Воронов знал, что текст мог написать кто угодно, из коллег, на Лубянке. Эйтингон хмыкнул:

– На процесс его выводить не собираются. Он мелкая сошка, связной Троцкого. Думаю, они оба, с гражданской войны, продались с потрохами мерзавцу. Твой брат, судя по всему, на Дальний Восток полетит. Японцы скоро к нам полезут.

– И обломают зубы, – весело отозвался Петр. Горский, то есть Горовиц, сражался на Дальнем Востоке, комиссаром у Блюхера:

– Когда Горский бежал из тюрьмы, вместе с отцом, он через Америку до Европы добирался. Отец в подполье ушел, а Горский был в Японии…, – говоря с Эйтингоном, Петр заставлял себя улыбаться. Он все время думал о Тонечке. Воронов обрадовался, услышав, что сопровождает Янсона в Барселону:

– Если она писала для газет ПОУМ, она могла туда уехать. Я ее отыщу, обязательно. Я объясню, что она ошибается, что я ее люблю…, – Петр вспоминал ее поцелуи, нежные руки, белокурую голову, лежавшую у него на плече.

Янсон что-то кричал. Эйтингон взял бинокль. Возвращающийся истребитель горел. На фюзеляже виднелись черные птицы и алая, пятиконечная звезда. За самолетом неслись два юнкерса. Даже отсюда они заметили кресты на крыльях.

Джон привстал, сжав кулаки:

– У них есть самолеты. Неужели они не помогут…, – рыжебородый летчик приказал, по-русски: «По машинам, все!». Джон посмотрел в сторону тех двоих. Человек в потрепанной кепке улыбался. Юноша, в республиканской форме, наклонился к его уху.

– Он на кузена Стивена похож, – понял Джон, – наверное, его ровесник…, – юнкерсы висели на хвосте у чато, не давая ему сесть. Истребители кружили в жарком, синем небе. Эйтингон, выслушал Петра: «Незачем волноваться. Пусть взлетит. В последний раз, так сказать».

Он помахал Янсону. Сокол забрался в кабину французского истребителя: «Удачи, Теодор Янович!». Сокол поднял большой палец вверх. Самолеты уходили в небо, один за другим.

– Все будет хорошо, – облегченно подумал Джон. Один из охранников закричал: «Смотрите!»

Горящий самолет держался, на одном крыле, из-за горизонта выскочили еще три юнкерса. Джон сжал в пальцах клык на шее. Он облизал засохшие губы:

– Господи, пожалуйста, помоги. Я носил вас на орлиных крыльях, и принес вас к Себе. Пожалуйста…, – французский самолет, попав под огонь юнкерса, вспыхнул ярким цветком. Джон отвернулся: «Не могу смотреть».

Сверху слышался рев моторов, раздался взрыв. Чато все еще горел, но, выправившись, уходил от юнкерсов. Еще один французский самолет завис рядом. Затрещали пулеметы. Обломки сбитого истребителя, оставляя за собой пелену дыма, падали на свежую, зеленую, траву аэродрома.

Глаза Янсону заливал пот. Французские истребители были тихоходными, старыми. Юнкерсы, штурмовики, превосходили их по скорости и маневренности. За штурвалами сидели лучшие пилоты Люфтваффе.

Крыло у истребителя майора Кроу горело, однако пилот все равно стрелял. Чато оснащали четырьмя пулеметами Максима, приспособленными для авиационных нужд, с запасом в три тысячи патронов. Янсон видел, как взорвался истребитель, однако велел себе не думать об этом.

Их осталось четверо, вместе с чато, против пяти юнкерсов. В небе метался рев моторов и звуки пулеметных выстрелов. Скосив глаза на ребят, он быстро выбросил два пальца вверх. Янсон хотел, чтобы две оставшиеся французские машины отвлекли самолеты немцев.

Он надеялся, что вместе с майором Кроу справится с оставшимися тремя. Янсон заметил брызги крови на плексигласе кабины одного из юнкерсов.

– Так тебе и надо, – злорадно подумал Сокол. Немецкий летчик бессильно скорчился над штурвалом.

– Мальчик молодец. На горящей машине справляется, противника сбил…, – потеряв управление, юнкерс задымился. Чато, разгоняясь, разворачивался. Ребята, пулеметными очередями, отгоняли юнкерсов от аэродрома. Пылающий немец взорвался. Они с мальчиком остались вдвоем, против двух самолетов противника.

– То есть нас полтора, – успел улыбнуться Янсон, – я на консервной банке, а мальчик горит. Хорошо, что крыло, а не фюзеляж…, – капитан Кроу резко бросил самолет вверх. Янсон, невольно, открыл рот. Он еще никогда не видел, чтобы на горящем самолете делали боевой разворот. В Европе маневр называли иммельманом, в честь немецкого летчика, первым выполнившего его, на войне.

– Я безоружен, пока я ниже, – вспомнил Янсон слова Иммельмана:

– Он был прав. Иммельман в двадцать пять погиб. Мальчику двадцать четыре…, – потянув на себя штурвал, Янсон выжал из французского корыта все, на что оно было способно. Два юнкерса уходили, преследуемые ребятами. Он выдохнул: «Хорошо». Янсон оказался рядом с Куэрво. Через плексиглас колпака он видел упрямые очертания подбородка.

Юнкерсы карабкались вверх. Янсон понял, что Куэрво не просто так пошел на разворот. Чато набирал скорость, за крылом висел черный дым. Почувствовав, как немецкие пули вонзаются в обшивку его самолета, Янсон бросил истребитель в петлю. Он знал, что хочет сделать Куэрво:

– Не позволю. Он слишком молод. Надо, чтобы он жил…, – чато, завывая, понесся навстречу юнкерсу. Поставив самолет хвостом вверх, Янсон вошел в штопор. Куэрво задел горящим крылом кабину немца, юнкерс рванулся к напарнику. Янсон прошептал:

– Надо, чтобы жил…, – в реве моторов, перекрывая шум, в кабине послышалась музыка. Янсон, одними губами, попросил:

– Erbarme dich, mein Gott. Помилуй нас, Господи…, – перед ним встали зеленые глаза дочери, Анна обнимала его.

– Я вас люблю, милые мои…, – самолет, на полной скорости, врезался в фюзеляж юнкерса. Вторая машина, рядом, тоже загорелась. Пылающий истребитель расстреливал противника, с близкого расстояния. Стивен не снимал левую руку с пулемета. Он плакал, кусая губы:

– За него, за него. Он меня спас, я хотел пойти на таран. Спас, как Изабелла, закрыл своим телом…, – над аэродромом стелился тяжелый, черный дым. Эйтингон закинул голову вверх:

– Некого тебе сопровождать в Барселону, Петр. Более того, ему звание Героя дадут. Первый таран на войне…, – Наум Исаакович похлопал Воронова по плечу:

– Думаю, в Москве, на процессе, и без его показаний справятся. Пошли, – он посмотрел на часы, – надо отправить радиограмму в Москву, о подвиге товарища Янсона. У него семья…,– коротко добавил Эйтингон: «Им сообщат, если еще осталось, кому сообщать».

Зеленую траву поля усыпали хлопьями гари, пахло бензином и огнем. Джон понял, что плачет. Чато садился неуверенно, на одном крыле. На закопченном фюзеляже виднелись очертания трех черных воронов и пятиконечная, алая звезда.

Механики подставили лесенку, кабина открылась. Стащив с головы авиационный шлем, он медленно поднялся. Куэрво смотрел в небо. Истребители, отогнавшие юнкерсов, возвращались. Перекрестившись, Стивен спустился вниз. Механики, молча, расступились. Он пошел по полю, изредка нагибаясь, подбирая что-то, складывая в шлем.