Безумие толпы - Пенни Луиза

– Вы будете предъявлять Эбигейл обвинения в убийстве? – спросила Колетт.

– Мы попробуем.

Ее взгляд остановился на семейных фотографиях в рамках, стоявших на книжной полке за спиной Армана.

– Поверить не могу, что он не выстрелил. – Она перевела взгляд на Жан-Поля, который в этот момент аккуратно водружал одну книгу на другую. – Я думаю, любовь не позволила ему сделать это.

– Oui.

Нажми Жан Ги на спусковой крючок, и он бы не смог стать таким отцом для своих детей, каким хотел быть.

Клара прошла мимо хаоса на мольберте к полотну, что стояло у стены.

Хания смотрела на хозяйку дома и не знала, следует ли ей сказать что-нибудь об усах из взбитых сливок под носом Клары. В конечном счете она решила промолчать.

Когда претендент на Нобелевскую премию мира…

Клара сняла с полотна кусок материи, заляпанный краской, и вокруг воцарилась тишина. Потом раздались слова.

– Это замечательно, – пробормотал Габри.

– Блестяще, – подтвердил Оливье.

Когда Колетт и Жан-Поль уехали, Арман прямиком направился к дому Клары.

Все гости находились в гостиной, но Ханию он обнаружил в мастерской. Она рассматривала картину.

На ней была куртка, а ее чемоданы от «Луи Виттона» ждали у двери.

Арман и Хания молча постояли бок о бок, разглядывая полотно Клары.

Потом он, не сводя глаз с картины, спросил:

– Вы уверены, что хотите уехать?

Она повернулась и впервые увидела не глубокие складки на его лице, не шрам на виске, а доброту в его глазах.

Потом она снова принялась изучать творение Клары.

– Судан – моя родина. Я думаю, вы это понимаете, месье Гамаш. Я должна быть там.

– Вы и ваше мачете?

– Вы меня осуждаете?

– Нет. Просто спрашиваю.

Арман услышал, как тяжело вздохнула Хания Дауд, героиня Судана.

– Судан – ужасное место. Кругом нищета, невыразимая жестокость. Женщины и девочки подвергаются опасности. Но там существует и невообразимое мужество. И красота. – Она улыбнулась, глядя на картину. – Мою деревню отстроили заново. Там есть и мой маленький дом. Это неподалеку от Белого Нила.

Она рассказала ему об ароматах лета. О дожде, хлещущем по воде. О песне ветра в пустыне. Обо всех мелочах, из которых складывается дом. О чувстве сопричастности к нему.

– Когда я дома, я каждый день хожу туда. Сижу на берегу и молюсь.

– И о чем вы молитесь?

Она посмотрела на него:

– Вероятно, о том же, о чем и вы. Мы все делаем одно и то же.

С этими словами Хания развернулась и прошла мимо Гамаша к выходу из мастерской.

Рейн-Мари в прихожей надевала сапоги и куртку.

– Я отвезу вас в Монреаль, – сказала она.

– Не надо. Я заказала такси.

– Сюда ходят такси? – удивилась Мирна.

– Да. Не знаю точно, на каком языке говорил тот человек, но уверена: он сказал, что будет ждать меня здесь.

Женщины посмотрели на Билли Уильямса, а тот ухмыльнулся и поднял руку. Потом опустил ее и взял ладонь Мирны в свою.

– Я думаю, мы, наверное, сможем отменить такси, – проговорила Рейн-Мари и увидела, что Билли согласно помотал головой.

– Мы тоже поедем, – сказала Клара, и Мирна кивнула.

– Зачем? – спросила Хания.

Клара удивленно посмотрела на нее:

– Затем, что так поступают друзья.

В последний раз взглянув на Три Сосны, Хания увидела старика и старуху на деревенском лугу – старуха стояла, выставив средний палец, и махала на прощание.

Жан Ги попросил Армана присмотреть за Оноре, а сам с Идолой и Анни отправился в кухню.

Они сели у печки.

– Мне нужно сказать тебе кое-что. – Он взглянул на Анни. – О том, что я прежде чувствовал по отношению к Идоле. О нашем с тобой решении.

Арман сидел на скамье, у его ног лежал Фред. Они смотрели, как Оноре играет с другими деревенскими ребятишками, как прыгает вокруг них Анри.

Арман размышлял о работе Клары. Картина напоминала пейзаж. По крайней мере, так сказал бы случайный наблюдатель. Но если бы этот человек всмотрелся внимательнее, то увидел бы топографическую карту. Из тех, что используют в спортивном ориентировании.

Но если бы он задержался перед картиной? Если бы перестал фокусироваться на мелких деталях по отдельности? Тогда он наверняка бы понял, что́ она на самом деле собой представляет. Что́ на самом деле имеет значение.

Он увидел бы, как дороги и реки, холмы и бескрайние поля, каменные стены, леса и луга сливаются в единое целое и возникает образ. Молодая женщина с иссеченным лицом. Но то были не шрамы. Глубокие линии становились путями домой.

– Дед, дед! – закричал Оноре; впрочем, крик его был неразборчивым.

Арман вскочил и бросился к внуку.

Подбежав, он увидел, что дети, все до единого, примерзли языками к штанге ворот.

Минуту спустя Гамаш вместе с Габри, встав на колени, лил теплую воду на нежные детские языки, прилипшие к металлу, и спрашивал себя: зачем они это сделали? Но в свое время это делали Анни и Даниель. Да и сам он так поступал в их возрасте. Он подозревал, что то же самое случалось и с его родителями, когда те были детьми.

Некоторые вещи были просто необъяснимыми.

– Потерпи, – прошептал Арман. – Все будет хорошо.

Хания положила ноги на подставку в салоне бизнес-класса и посмотрела в иллюминатор.

Миля за милей оставались за хвостом самолета, и она, приближаясь к Судану, к своему дому, чувствовала, как расслабляется. Пусть родина не обещала полной безопасности, но этой земле принадлежала ее душа.

Хания достала маленький конверт, который сунула ей в руку Рейн-Мари в аэропорту Монреаля, и распечатала его.

Внутри оказалась самодельная открытка, и Хания принялась ее разглядывать. Перед ней был пожелтевший и помятый бумажный листок. На нем оставался кусочек скотча – открытка прежде была приклеена к оконному стеклу.

Одна сторона была исписана веселыми посланиями. На другой Хания увидела радугу и подпись, сделанную ярко-розовым карандашом.

Хания сжала в руке открытку и приложенную к ней крохотную фотографию в рамочке, посмотрела в иллюминатор на снежный простор. На ландшафт, покрытый миллионами произведений искусства.

Ça va bien aller.

Она подумала: может быть, так и есть.

Благодарности

Я начала работать над «Безумием толпы» в конце марта 2020 года, сидя дома на карантине. Мне повезло: я успела пересечь американо-канадскую границу буквально за считаные минуты до ее закрытия и добраться домой.

Днем ранее я обедала с другом в Нью-Йорке. Следующее, что я помню: мчусь на всех парах домой – объявлен двухнедельный карантин, который обернулся трехмесячным локдауном. Потом, потом, потом…

Мы все знаем, что было потом. Нет нужды повторять это. Вы пережили то же самое, и не имеет значения, где ваш дом – на Крите или в Сан-Паулу, в Бирмингеме или Саскатуне. Это был первый в истории опыт, который переживала вся планета.

Мне приходили письма с вопросами, буду ли я писать о пандемии в следующей книге про Гамаша. Как пандемия сказалась на Трех Соснах? Я отвечала: мне кажется, последнее, о чем захотят читать люди, что захотят пережить заново, – это пандемия коронавируса. И я в этом не сомневалась.

Однако, написав половину нового романа в черновом варианте, я поняла, что мне нужно поговорить об этом. Но как?

И я решила: пусть действие в «Безумии толпы» происходит после пандемии. Когда мир уже вернулся к обычному состоянию. Раны еще не зажили. Не утихло горе, свежа боль потерь, но вместе с тем, как ни странно, людям было щедро даровано благословение.

Мне, как, подозреваю, и вам, хотелось верить, что мы возродимся. Что семьи, друзья, незнакомые люди смогут снова общаться, встречаться без страха. Без масок. Что они смогут обниматься, целоваться, держаться за руки, вместе сидеть за столом.