Том 4. Чокки. Паутина. Семена времени - Джон Уиндем

— Ах вот ты, наконец! Слава Богу! — вскричала Джин. — Ну где тебя носило?

Я не очень был готов к такому началу. Как-никак мы почти три года обменивались друг с другом только приветствиями. Чтобы как-то прийти в себя, я принял подчеркнуто сдержанный тон.

— Я не совсем вас понимаю, — сказал я, переводя взгляд с Джин на ее спутника. — Может, вы представите меня своему другу?

— Да не будь ты таким надутым дураком, Питер, — нетерпеливо сказала она.

Тем временем мужчина внимательно в меня всматривался. Лицо его приняло довольно странное выражение. Я не очень этому удивился: наверно, выражение моего собственного лица было не менее странным. Ведь наше сходство — нет, больше чем сходство, наше подобие — было сверхъестественным. Одеты мы были, правда, по-разному. Я никогда не носил вещей, которые были на нем, на все остальное… Вдруг я заметил его ручные часы: и они сами, и металлический браслет, на котором они держались, были точной копией моих. Я даже ощупал свое запястье, чтобы убедиться, что они как-то не перескочили к нему. Но мои тоже были на месте, все в порядке. Тут он сказал:

— Боюсь, в этом не так легко разобраться. Мы с Джин нарушили покой вашего дома. И очень основательно. Я, право, сожалею. Но мы не знали…

— Что за ужасная женщина! — вскричала разъяренная Джин. — Я бы с удовольствием ее придушила!

Я почувствовал, что тону, у меня перехватило дыхание.

— Какая женщина? — спросил я.

— Какая? Да та нахалка, что сидит сейчас у тебя в доме, Тентерша!

Я уставился на них обоих.

— Послушайте, — сказал я. — Это уж слишком. Она ведь моя жена…

— Так она твоя жена? Она нам говорила, но я ей не поверила. Нет, Питер, ты шутишь! Не мог ты на ней жениться! Не мог!

Я в упор посмотрел на Джин. Здесь и вправду было что-то из ряда вон выходящее. Не стану утверждать, что добрая половина людей как-то иначе думает о женах своих приятелей, но вслух они ведь этого не высказывают, тем более при посторонних. Так как же на это реагировать — возмутиться или пожалеть ее?

— Боюсь, что вы не совсем здоровы, — сказал я. — Может быть, вы зайдете в дом, приляжете на минуту, а я тем временем позвоню, вызову такси. По-моему…

Теперь Джин уставилась на меня.

— Ха-ха-ха! — невесело рассмеялась она.

— К сожалению, мы там уже побывали, — сообщил ее спутник. — Понимаете, нам очень хотелось вас повидать, а в доме никого не было. Вот мы и решили посидеть, подождать, пока вы не придете. Но пришли не вы, а мисс Тентер. Мы никак ее не ждали, и к тому же она ни за что не хотела верить, что я — это не вы, и, как ни печально мне об этом говорить, повела себя по отношению к Джин безобразно — нет, другого слова не подберешь, просто безобразно, и вообще все оказалось очень сложно и неприятно.

Он замолчал в смущении.

Все это, право же, начинало походить на какой-то бредовый сон.

— Но почему вы все время называете ее «мисс Тентер»? — спросил я. — Кто-кто, а Джин прекрасно знает, что она уже два с лишним года миссис Питер Радл.

— Господи, — сказала Джин. — Ничего не поймешь! Но я бы в жизни не подумала, что ты женишься на этой особе.

Мне то и дело приходилось напоминать себе, что у нее, видно, не все дома — так естественно это у нее получалось.

— Неужели? — холодно спросил я. — А на ком же, по-твоему, мне следовало жениться?

— На мне, разумеется, — ответила Джин.

— Послушайте, — начал в отчаянии ее спутник, но я решительно прервал его.

— Ты же сама отрезала к этому все пути, когда стала крутить с Фредди Толлбоем, — напомнил я ей почему-то вдруг с горечью; видно, старая рана еще не зарубцевалась.

— С Фредди Толлбоем? — переспросила она. — А кто это такой?

Тут мое терпение лопнуло.

— Вот что, миссис Толлбой, — сказал я, — не знаю, зачем вы затеяли этот розыгрыш, знаю одно — с меня хватит.

— Но я не миссис Толлбой, — сказала она. — Я миссис Питер Радл.

— Очевидно, вам нравится эта шутка, — ответил я ей с горечью, — но мне она не кажется слишком смешной.

Это была чистая правда: еще не так давно я больше всего на свете мечтал о том, чтобы Джин называлась миссис Питер Радл. Я посмотрел ей в глаза.

— Джин, — произнес я. — Тебе не пристало так шутить. Это слишком жестоко.

Несколько секунд она выдерживала мой взгляд. Затем глаза ее приобрели другое выражение, в них появился какой-то блеск.

— Ах! — вскричала она с таким видом, будто прочла что-то в моем лице. — Ах, это ужасно!.. Господи!.. Ведь я… Да помоги же мне, Питер, — добавила она, но это относилось не ко мне, а к ее спутнику. Я тоже повернулся к нему.

— Послушайте, — сказал я, — я не знаю, кто вы такой и что все это значит, и все же…

— Ну да, конечно, — сказал он, как бы внезапно все себе уяснив. — Ну конечно, вы не знаете. Я — Питер Радл.

Наступило длительное молчание. Я решил, что хватит делать из меня дурака, и повернулся, чтобы уйти. Тогда он сказал:

— Нельзя ли нам зайти куда-нибудь поговорить? Видите ли, мы оба Питеры Радлы, и вы и я, вот в чем загвоздка.

— По-моему, это не то слово, — сказал я холодно и собрался уходить.

— Вы просто ничего не понимаете, — раздался его голос у меня за спиной. — Это же машина старого Уэтстоуна. Она работает.

Возвратиться ко мне домой мы, конечно, не могли, и единственное место по соседству, которое я в ту минуту мог припомнить, была верхняя комната кафе «Юбилейное». Большинство наших институтских сейчас как раз заканчивали-работу, но пока они доберутся до кафе, пройдет не меньше часа. Подтверждать мнение о моих личных дедах, сложившееся у людей и успевшее дойти до ушей директора, мне отнюдь не хотелось, а потому я сначала поднялся наверх и, убедившись, что там никого нет, подошел к окну и поманил их.

Девушка, подававшая нам чай, не казалась слишком смышленой. Если она даже уловила наше сходство, это не произвело на нее заметного впечатления. Когда она ушла, Джин разлила нам чай и мы принялись за дело.

— Вы, наверно, помните концепцию времени, созданную старым Уэтстоуном, — сказал, наклонившись ко мне, мой двойник. — В качестве примера, хотя и приблизительного, он приводил замерзающее море. Настоящее, по его теории, напоминает ледовую корку, которая ползет все дальше и дальше и становится все толще. Позади остается застывшая масса льда, представляющая прошлое, впереди — текучая вода, олицетворяющая будущее. Можно предсказать, что за определенное время определенное количество молекул будет схвачено морозом, но невозможно предсказать, какие именно это будут молекулы и в каких соотношениях они в этот момент окажутся.