Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война - Лев Троцкий

Только после Берлинского конгресса дело как будто принимает более решительный оборот. Международное положение Румынии поставлено было, как мы уже знаем, в прямую зависимость от разрешения еврейского вопроса, и – что кажется самым поразительным – энергичнее всех наступала на Румынию Германия. Бисмарк, в некотором смысле душеприказчик Берлинского конгресса, отказывался от прямых дипломатических сношений с Бухарестом, доколе евреи не будут уравнены в правах. «Я вполне оцениваю, – пишет Карл-Антон сыну в марте 1879 года, – те почти непреодолимые трудности и препятствия, какие стоят по пути разрешения еврейского вопроса, но против воли Европы бороться не приходится… Буквальное выполнение постановлений Берлинского конгресса есть conditio sine qua non (необходимое условие), ибо и в последнюю минуту ни Англия, ни Франция, ни Германия, ни Италия не сделают никаких послаблений»…

Румынские политические клики не идут, однако, на уступки, в камерах вопрос не сдвигается с места. Бисмарк становится все нетерпеливее. Поразительно, как близко железный канцлер принимает к сердцу интересы молдавского еврейства: интересы Гогенцоллерна на восточном троне для него ничто в сравнении с судьбой каких-то бесправных париев! Этот образ бескорыстия слегка омрачается, однако, вопросом о румынских железных дорогах: выкуп их бухарестским правительством у берлинских банкиров также выдвигается в Берлине, как необходимое условие для признания независимости Румынии в ее новых границах. Румынское правительство само стоит за выкуп железных дорог, но не хочет соглашаться на шейлоковские условия берлинских банкиров, во главе которых стоит еврей Блейхредер. Весь вопрос сдвигается в неожиданную сторону. Выясняется, что Италия удовлетворится чисто-формальным актом исключения § 7 румынской конституции, являющегося юридическим источником еврейского бесправия; Англия требует демонстративной натурализации хоть нескольких евреев; всего несговорчивее Германия: она требует… выкупа железных дорог на условиях Блейхредера. Постепенно становится ясным, что это-то и есть главное условие Бисмарка. Тощие абстракции еврейского равноправия пожираются тучными акциями блейхредеровских банков. Начинается упорный, напряженный торг с обеих сторон, при чем цена акций в такой мере переплетается с ценою еврейской крови, что сами контрагенты не всегда твердо различают, о чем, собственно, в данный момент идет речь.

Между тем, в парламентской сфере кризис следует за кризисом. Депутаты и сенаторы не идут ни на какие уступки. «Крупное землевладение сильно задолжено, – пишет король отцу, – Румыния не знает майоратов, и имения переходят из рук в руки; с того дня как евреи получат право покупки земли, к ним все имения перейдут по праву, так как все ипотеки в их руках». Постепенно, однако, палаты успокаиваются: коалиционное министерство выясняет им, что дело идет, в конце концов, о чисто формальном признании определений Берлинского трактата и о демонстрировании «доброй воли» путем натурализации некоторого количества евреев. А главное дело состоит в выкупе дорог. С превосходной откровенностью выясняет Бисмарк румынскому уполномоченному Стурдзе{55}, где зарыта собака берлинских забот о еврействе. Румынские дороги принялся строить еврей Струсберг, который привлек к этому делу крупных магнатов Силезии. Те привлекли, в свою очередь, всех своих родственников, свойственников, друзей и подчиненных. В качестве держателей румынских железнодорожных ценностей оказались: сильные мира сего, сановники, придворные дамы, их тетки, их лакеи, их кучера, – словом, «весь Берлин». Когда дела Струсберга пошатнулись, королю Вильгельму пришлось вмешаться, чтобы спасать силезских магнатов. Кое-какие убытки король покрыл временно из собственной шкатулки, а затем привлек к делу банкира Блейхредера. Этот последний вступился «из чести», но убытков нести не хотел. Он взял дело на себя, но потребовал, чтобы Румыния выкупила у него акции на тех условиях, какие он укажет. Условия были разорительные и унизительные. Но на помощь Блейхредеру выступил Бисмарк и заявил, что цена акций есть цена независимости Румынии. Мог ли он действовать иначе, раз дело шло об интересах силезских магнатов, придворных дам, их лакеев и даже о приватной шкатулке короля! Но при чем же тут права румынских евреев? Как при чем? Бисмарк пригрозил, что станет всерьез требовать выполнения Берлинского трактата относительно равноправия евреев, если румынское правительство не примет условий биржевого еврея Блейхредера. Дело сводилось, таким образом, к колоссальному финансово-политическому шантажу, в котором ставкой являлись 100 миллионов марок, вложенных прусской знатью в предприятие Струсберга, а средством вымогательства служили права румынского еврейства.

В августе 1879 года осторожный Карл-Антон пишет своему сыну: «Я думаю, что железнодорожный вопрос был для Германии все время важнейшим, и что еврейский вопрос является скорее предлогом, чем целью». Когда дело предстало пред бухарестским правительством во всей своей биржевой наготе, задача немедленно упростилась до последней степени. Ограбить государство на несколько десятков миллионов в пользу Блейхредера, унизить «дорогое отечество» пред евреем-банкиром, требовавшим, чтобы правление румынских дорог оставалось в Берлине – о, разве правящие касты когда-либо останавливались перед таким затруднением! Берлинские условия были приняты, после чего «решение» еврейского вопроса свелось к пустой формальности и к демонстративной натурализации 900 евреев, проделавших турецкую кампанию 1876 – 1878 г.г. Остальные 299.100 евреев остались в том же положении, в каком были до Берлинского конгресса.

Кто в этой истории сыграл более почетную роль: Бисмарк ли, который потрясал громами либерализма, охраняя шкатулку короля и кассу Блейхредера? Сам ли Блейхредер, который накинул несколько процентов – по случаю бесправия своих румынских единоверцев? Или правящая румынская олигархия, готовая продать отечество оптом и в розницу, лишь бы охранить в неприкосновенности феодальное бесправие и кастовый произвол? На эти вопросы ответить не легко. Одно можно только сказать совершенно определенно: когда читаешь дипломатические акты по этому делу и частную переписку заинтересованных сторон, ни на минуту не освобождаешься от чувства глубокого отвращения…

Статистика народонаселения находится в Румынии в жалком состоянии, поэтому всякие цифровые группировки по роду занятий могут иметь только приблизительный характер. Г. С. Лабин, секретарь «союза румынских евреев», дававший нам необходимые разъяснения, предполагает, что в Румынии около 30 тысяч семейств рабочих и мелких ремесленников, что составляет 150 тысяч душ, т.-е. больше половины всего еврейского населения. Далее следуют лавочники, купцы, промышленники, арендаторы, 400 – 500 врачей, 30 – 40 адвокатов, столько же журналистов, несколько инженеров, два профессора. Из всей этой массы населения натурализовано было в 1879 году около 900 участников румыно-турецкой войны, при чем из них до настоящего времени вряд ли в живых половина; да душ 400 было натурализовано «индивидуальными» законами после 1879 года. За этот же период было издано в Румынии 300 – 350 исключительных законов против иностранцев, т.-е., в первую голову, против румынских евреев. Эти ограничительные законы не только ничего не дают крестьянству, но и не рассчитаны на него, – они всецело приспособлены к охране интересов правящей и эксплуатирующей касты. Евреям воспрещено жительство в деревнях, но еврею-арендатору, т.-е. тому еврею, который нужен помещику, это право предоставлено. После крестьянского восстания 1907 года издан был закон, воспрещающий «иностранцу» арендовать более 4 тысяч гектаров, – ограничение, которое ничем не отзывается на крестьянах, но которое увеличивает зависимость арендатора от помещика. Ряд законов отстраняет евреев от всех видов государственной, муниципальной и коммунальной службы. Еврей не может быть адвокатом, собственником аптеки, трафикантом, биржевым маклером. Уже в текущем году, накануне мобилизации, сельские базары особым законом были приравнены к биржам, чтобы вытеснить евреев из базарной торговли. Евреи не могут входить в правление цеховых организаций. А так как эти последние имеют государственно-принудительный характер, то цехам, в которых вовсе нет ремесленников-христиан, приходится вступать в самые противоестественные союзы с другими цехами, чтобы добыть себе правление. Еврейских детей не принимают в народные школы. В средние учебные заведения их принимают только на «свободные» места, т.-е. почти никогда. Евреи создают свои собственные школы, на частные средства. Между еврейскими и румынскими детьми воздвигается, таким образом, стена, а в то же время хозяева положения условием «дарования» евреям гражданских прав ставят – растворение еврейства в румынской среде. В последнее время велась агитация против частных еврейских школ, просто потому, что школы эти поднимают культурный уровень еврейской массы, а совершенно ясно, что опутанное бесправием еврейство тем опаснее для гнилой румынской государственности, чем выше его культурный уровень. Евреев-рабочих, принимающих участие в экономической или политической борьбе своего класса, очередное правительство десятками и сотнями выталкивает за границу как «вредных иностранцев». Даже в госпиталях евреи третируются как больные второго разряда. И так далее – без конца…