Логика монотеизма. Избранные лекции - Гейдар Джахидович Джемаль

фундаментальной метафизики Большой Традиции, а та должна это героическое сознание подавить, потому что оно грозит ей выходом на совершенно неведомые горизонты.

И тогда возникает философия и – как одно из фундаментальнейших оперативных понятий подавления героического сознания – концепция хаоса. То, что было здесь описано Дугиным, удивительно напоминает методологии дзэн-буддизма и вообще методологию инициатических работ с сознанием, избавляющих от жёстких предикатов, оппозиций: «не здесь и не там», «не то и не это», «и то и это».

«Дзэнское» сознание в современную постмодернистскую эпоху становится особенно актуально. Это впервые было использовано носителями сакральной метафизики, когда они сформулировали синкретическое понятие хаоса. Их задача была подорвать актуальное сверхощущение героя в точке «здесь и теперь», предъявив ему идею порядка. То есть заменить самосознание героя как точки, которая противопоставлена, внеположена протяжённости, некой конструкцией, неким порядком, превратить человека из существа, несущего трагическую драму обречённости, в конструкцию, строго говоря, искусственного интеллекта, которая выполняет определённые функции, решает определённые задачи, но при этом не знает, что она есть.

Искусственный интеллект – это актуализация смерти, актуализация гибели. Поэтому философия – это в значительной степени методология действующей, рабочей, «умной» смерти, которая выдвинута на передний план метафизикой Большой Традиции как механизм обуздания вызова, идущего от Духа.

Ответы на вопросы

Наступление хаоса на героическое сознание… Можно ли в этой связи обозначить героическое сознание как предвосхищение Логоса, героическое сознание как эксклюзивное сознание? И можно ли обозначить Логос как некое «остывшее» героическое сознание?

Есть два типа сознания – на самом деле это очень условно: конечно, речь идёт не о сознании, а, скажем, двух моделях «духовного света». Одна является «мудростью», чистой мудростью, а другая – тем самым сознанием, о котором я говорил, то есть точкой оппозиции. Логос – это синкретическая вещь, потому что онтологически, можно так сказать, он не существует. Логос существует как продукт «сожительства» между реальным человеком и реальным бытием. Потому что реальное бытие построено на том, что универсальные изначальные возможности как идеи открываются друг другу, отражаются в зеркале друг друга и образуют то, что называется Великим Существом, или le grand être. Существо и Бытие фундаментально не должны различаться. Вот Дугин процитировал Гесиода, что – не имеет значения, идёт движение вверх или вниз, – на самом деле внутри Великого Существа идёт «solve et coagula», то есть нисхождение и восхождение. Оно является коловращением потенции внутри единого.

А вот сознание этому противостоит, причём сознание исключительно человеческого существа, которое является одним из проявлений на одном из периферийных зеркал внутри этого le grand être.

Так вот: Логос необходимо предполагает слово. А слово возникает в качестве Откровения из совершенно другого, внебытийного источника. Дело в том, что когда «мудрость» похищает слово и начинает его использовать, то вот тогда возникает Логос.

Но на самом деле Логос не есть мышление, не есть язык, потому что мышление и язык связаны тесно не с Логосом, а с парадоксальным Откровением, которое образует альтернативное Бытию зеркало. И сознание смотрит в это альтернативное Бытию зеркало (зеркало языка) и там осуществляет реструктурирование Бытия. Поэтому Логос – это синкретическая вещь, он возникает на стыке и стремится поработить сознание и подстроить под себя все его словесные проявления. Это «наведённая» вещь, это Джаггернаут, который выпущен «мудростью» на мозги людей, не важно – героические или не героические. Это строительство цивилизации. А героическое сознание – оно антицивилизационно.

Возможна ли оппозиция тому, что Вы называете героическим сознанием, героическим импульсом, со стороны Традиции, со стороны хаоса, на политическом уровне – в форме «интернационала», например?

Дело в том, что оппозиция героическому сознанию со стороны Традиции идёт непрерывно, изначально, и, конечно, она политическая. Более того, героическое сознание в конечном счёте преображается в сознание пророка, получившего Откровение. А в этом случае уже героическое сознание пророка, получившего Откровение, бросает вызов большой Традиции, то есть Авраам бросает вызов Вавилону, Моисей – Египту, Иисус – Кесарю, Мухаммад (мир над ними всеми) бросает вызов уже всему миру – и Византии, и Ирану, и вообще большой политической реальности.

Вызов большой Традиции приобретает интернациональный характер, потому что в большой Традиции только «авгуры» знают о «едином общем основании», едином общем проекте за всеми вариациями, но они поддерживают разделение большой Традиции на массу филиаций, адаптированных к месту и времени. А вот оппозиция всему этому – как единому источнику, так и филиациям и разветвлениям, – носит «международный» характер: к Аврааму присоединялись разные племена, к Моисею. Ну, а на последнем этапе христианство и ислам откровенно интернациональны. Правда, здесь мы попадаем уже в сферу «низкой» прагматики, но, в принципе, политическая оппозиция между героическим сознанием и большой традицией очевидна совершенно.

Каково, по Вашему мнению, соотношение искусства и хаоса, и можно ли сказать, что искусство и вообще творчество, если брать шире, как нечто рациональное и чувствующее, – это не что иное, как порождение хаоса в человеческой деятельности без посредства Логоса? Если мы берём за аксиому, что хаос – это хорошо, а Логос – побочный продукт хаоса, то, соответственно, мы должны поощрять человеческие искусства…

Вообще, у искусства очень важная социологическая или историко-социологическая роль.

Вот есть матрица. Человек рождается как Tabula rasa, как «глина», – и его начинают «отпечатывать» и «отформовывать» с колыбели. Прежде всего язык, который он слышит от матери, потом понятийная система, потом школы и так далее. И вот некая матрица. Эта матрица неизбежно приходит в конфликт с качеством глины.

Глина может быть трёх типов. Она может быть сухой, – и когда такая чугунная решётка опускается на эту глину, эта глина крошится и сыпется. Она может быть очень вязкой, и тогда чётко отпечатывается всё: прямо можно в печку – и будет уже табличка, допустим, «законов Хаммурапи». Или это может быть слишком жидкая глина, и, когда штамп ставится, она плывёт.

Так вот, что такое искусство? Искусство – это обратная связь глины с матрицей, которая хочет всё время проверять, насколько она хорошо отпечаталась. То есть человеку кажется, что он действует «медиумично» (он берёт кисть, начинает рисовать, как ему «бог на душу положил»), но на самом деле он просто сочинение пишет «на заданную тему»: он «докладывает» матрице о том, насколько он хорошо ею проштампован. Потом некие собиратели искусства, некие аналитики этаким «метавзглядом метакритики» оценивают эволюцию матрицы по отношению к глине в истории и собирают свидетельства о том, как человек превратился из глины в некую «отформованную табличку».

Вот смотрите, допустим, написанную каким-нибудь голландцем в начале XVII века картину мясного ряда: туши быков, баранов лежат на мясном ряду, уже исчезнувшие, давно съеденные и