Гибель советского кино. Интриги и споры. 1918-1972 - Федор Раззаков

Вспоминает Э. Климов: «В Комитете сценарий, похоже, не совсем раскусили. Посчитали, вероятно, что это будет этакая глуповато-облегченная комедийная история про детишек. Что-то на уровне Одесской киностудии, где процветал тогда подобный репертуар. С тем нас и запустили...

Хотя нас и запустили, небо над нами не было безоблачным. Произошла острейшая схватка за Евгения Евстигнеева. Его ни в какую не хотели утверждать на главную роль. Говорили: «Берите Михаила Пуговкина. Его зритель любит». И действительно, Пуговкин актер яркий, в народе очень популярный. Но когда его стали навязывать, мне стало ясно, что доброхоты заботятся не столько об успехе нашей картины, сколько, на всякий случай, хотят перестраховаться и соломку подстелить. Евстигнеев – актер острый, современный, с подтекстом. А с утверждением Пуговкина все в фильме неизбежно бы упростилось и оглупилось. И какие уж тут подтексты...

Я уперся: «Не хотите утверждать Евстигнеева, тогда снимайте сами». Студийных начальников тогда просто передернуло: «Ничего себе мальчик к нам пришел работать! Его, можно сказать, осчастливили: дали без диплома снять полнометражный фильм на главной студии страны, а он нам такие ультиматумы лепит...»

И все-таки утвердили Евстигнеева. Но тут ВГИК встал на дыбы. Там вообще были категорически против того, чтобы я снимал «Добро пожаловать» в качестве дипломной работы. Ректор ВГИКа Грошев, вечная ему память, стоял насмерть. Верно сообразив, что уж чего-чего, а пламенный гимн в честь пионерской организации я снимать не собираюсь, он во все инстанции строчил протесты, требовал прикрыть это безобразие, пока еще не поздно... И, видно, достиг своего.

После нашего возвращения из первой экспедиции (группа работала почти весь август 1963 года в городе Алексине. – Ф. Р.) Комитет потребовал показать отснятый материал. На студию самолично прикатил председатель Комитета Романов, его заместитель Баскаков со всей своей свитой – похороны по первому разряду. (Вдумайся, читатель: смотреть крохотный материал, отснятый в месячной экспедиции начинающим режиссером, приехало все руководство Госкино! Между тем этому было свое объяснение: в июне 1963 года прошел Пленум ЦК КПСС, где вновь подвергался обструкции фильм «Застава Ильича» и партия нацеливала кинематографистов на создание оптимистических фильмов. Поэтому киноначальство и вынуждено было реагировать на каждый тревожный звонок, тем более если дело происходило на «Мосфильме». Кто-то расценит это как дебилизм, перестраховку, а кто-то – как признак по-настоящему государственного подхода к делу. – Ф. Р.). Но я решил все не показывать. Подмонтировал наиболее «спокойные» эпизоды, подложил веселенькую музыку. Тем не менее Баскаков своим нюхом что-то учуял и страшно взъелся даже на такой облегченный вариант: «Что это за насмешечки? Что это еще за полеты?!» (имелся в виду финал картины, где над рекой летали Иночкин и его бабушка. – Ф. Р.). Романов был более благодушен. Уходя из зала, буркнул: «Пусть летают. Лишь бы весело было...»

Нам вышло соизволение снимать дальше. И тут же нас как ветром сдуло, мы умчались на юг во вторую экспедицию (съемки шли в сентябре – октябре в Туапсе. – Ф. Р.). Я спешил, гнал изо всех сил. У меня было такое чувство, что нас в любое время могут прикрыть. И я все время спрашивал у директора картины: «Сколько мы потратили?». Отвечает – столько-то. «Мало! Надо больше потратить...» Я полагал, что тогда труднее нас будет закрыть.

Опасения мои оказались небеспочвенными. ВГИК продолжал гневно протестовать, а теперь еще и Баскаков на нас свой глаз положил. Из Комитета на студию было несколько настороженных звонков, а потом пришла суровая телеграмма: «Съемки фильма немедленно остановить. Группу вернуть в Москву».

Директор нашего фильма Лукин, старый, матерый, работавший еще с Пудовкиным, получив эту «похоронку», поступил самым невероятным образом. Никому ничего не сказав, он спрятал ее в стол. А мы как ни в чем не бывало продолжаем съемки. Через какое-то время, не получив ответа о выполненном распоряжении, в Комитете забеспокоились. Звонят Лукину: «Выполнили приказ о прекращении съемок?» – «Да нет, снимают еще...» – «Как так! Вам же специально телеграмму дали!» – «Да где-то она потерялась...» – «Немедленно прекращайте съемки!».

Чтобы выиграть время – оставалось снять уже не так много, послали в Москву Нусинова на переговоры. Пока он там умасливал и успокаивал встревоженное начальство, мы финишировали, побив, наверное, все трудовые рекорды – сняли картину на четыре месяца раньше запланированного срока...»

Вот он, наглядный пример эффективного воздействия цензуры на художника. Если бы чиновники из Госкино не давили на Климова, не стращали его скорым закрытием картины, ничего путного из его произведения бы не получилось. А так он с самого начала мобилизовал все свои творческие и физические возможности на борьбу с цензорами и выдал на-гора талантливую картину. Несогласие (лично у меня) вызывает лишь та «фига», которая была заложена в основу сюжета.

Главным злодеем в картине выведен начальник лагеря Дынин, который вроде бы и старается заботиться о детях, но эти старания авторами фильма всячески осмеиваются. Зато настоящим героем выведен некий начальник-демократ, который приезжает в пионерлагерь на Праздник кукурузы и подводит черту под деятельностью Дынина: он сворачивает скучный праздник и зовет весь персонал лагеря бежать на речку. Дескать, к черту все эти скучные дынинские праздники – айда купаться! И несколько сот мальчишек и девчонок с радостными криками устремляются на пляж. И зритель фильма торжествует вместе с ними, даже не задумываясь о таком повороте событий: а если бы кто-то из них, не дай бог, утонул? Кто бы за это ответил? Правильно: Дынин. А с начальника-демократа как с гуся вода, поскольку он на празднике был всего лишь в качестве почетного гостя.

Именно эта концепция, которая стала для либералов-шестидесятников руководством к действию, победила в горбачевскую перестройку и стала одной из причин развала страны. Объявив врагами общества «дыниных», последователи шестидесятников подняли народ на побег из лагеря в светлое будущее. Для кого-то это будущее и в самом деле светлое (10–15% всего населения, для которых первая часть названия климовского фильма – «Добро пожаловать» – полностью оправдалась), остальные 90% с ностальгией вспоминают и «дыниных», и те порядки, которые они лелеяли и культивировали (для них оправдалась вторая часть названия – «Посторонним вход воспрещен»). И пусть эти порядки были далеко не идеальные, но в их основе был именно порядок. Теперь же это сплошной беспредел, обряженный в одежды демократии.

Но вернемся к фильму «Добро пожаловать...».

Высокие цензоры очухались слишком поздно: когда фильм был уже полностью смонтирован. На просмотре в Госкино один из тамошних чиновников – человек с венгерской фамилией Сегеди – поставил точный диагноз фильму: «Нормальная антисоветская картина». Однако если в Госкино эта реплика была встречена без всякого энтузиазма, то на самом «Мосфильме» царил чуть ли не национальный праздник. И это при том, что буквально на днях власть всерьез озаботилась обстановкой на главной киностудии страны и указала его работникам на их идеологические промахи: в феврале 1964 года свет увидело постановление ЦК КПСС «О работе киностудии „Мосфильм“, а в июне состоялось собрание актива работников кино в связи с этим постановлением, где мосфильмовцы клялись в своей верности действующей власти. Но история с фильмом «Добро пожаловать...» наглядно продемонстрировала, что эти клятвы на киностудии разделяют далеко не все. Даже мэтры советского кинематографа оказались под впечатлением тех «фиг», которыми Климов буквально нашпиговал свою картину. Видимо, сами мэтры на подобное были уже неспособны (то ли из-за страха, то ли из-за творческой немощи), поэтому творение начинающего режиссера встретили с огромным воодушевлением, а иные из них даже... коленопреклоненно. Вот как об этом вспоминал сам Э. Климов:

«Вдруг в моей квартире раздался телефонный звонок. В трубке восторженный патетический голос, почти вопль – Марк Донской: «Элем, это ты? Я говорю с тобой, стоя на коленях! Мы только что посмотрели здесь в Болшево (в Доме творчества кинематографистов. – Ф. Р.) твой гениальный фильм. Послали тебе телеграмму. Немедленно приезжай!»

Потом трубку берет Сергей Юткевич, говорит уже более спокойно: «Элем, дорогой, Марк прав. У вас прекрасная картина. Приезжайте скорее в Болшево, мы вас все очень ждем!»

Мы с Ларисой (жена Климова режиссер Лариса Шепитько. – Ф. Р.) приехали в Болшево на электричке. Подходим к Дому творчества. Высыпает толпа сплошных классиков. Меня обнимают, поздравляют. Полный фурор!

Приехал Пырьев. Ему наперебой начинают рассказывать про мою картину. Он не выдерживает: «Все. Иду смотреть». – «И мы пойдем! По второму разу...». Все снова спускаются в зал. Картина идет «на ура». Хохот беспрерывный. Пырьев просто катается по полу.