Нахимов - Наталья Георгиевна Петрова

вызвала передо мною со всею живою обстановкою то время, какого теперь нет. Я не забуду Афины и Мальту.

Ныне, через столько лет, мы опять вблизи друг от друга... мне можно Вас слышать, чему доказательством служит день 5-го октября, когда голос мощного “Агамемнона” раздался очень близко, но я не могу пожать вам руку... (трёхдечный корабль «Агамемнон» под флагом Лайонса ближе всех подошёл к городу в день бомбардировки 5 октября. — Н. П.). Вы отдаёте справедливость нашим морякам, любезный адмирал, они действительно заслуживают похвалу судьи столь сведущего, но, как мне кажется, несколько взыскательного. Они наша гордость и наша радость!..»334

В конце письма Истомин напомнил: если английские гребные суда, посланные для переговоров, ещё раз приблизятся к самым пушкам крепости, то может выйти «недоразумение». Приложением к письму был ответный подарок. «Позвольте мне, в свою очередь, предложить вам добычу недавней охоты: крымские дикие козы превосходны». Вот в таких изысканных и церемонных выражениях изъяснялись противники в XIX веке, не теряя чести и достоинства, но и возможности съязвить не упускали, как в данном случае Истомин, отправивший англичанину в качестве гостинца козла.

120 дней осады

Двадцать пятого января в Севастополе был праздник, и в Михайловской церкви отслужили благодарственный молебен. Что же праздновали? — Прошло ровно 120 дней с начала осады Севастополя. Армии четырёх государств, два из которых — самые могущественные в мире, имевшие колонии во всех уголках земного шара, уже четыре месяца топтались на небольшом клочке земли под названием Севастополь и не могли взять его. Не помогли ни штуцерные ружья, ни винтовые корабли, ни железные дороги. Это можно и нужно было праздновать.

Нахимов, однако, предостерегал от неоправданных надежд и пытался убедить командование действовать решительно. Но князь Меншиков жил так, будто его в Севастополе и не существовало; Остен-Сакена также было не слышно. Такое добровольное отстранение от дел двух первых лиц лишь добавляло проблем. А ситуация и без того была непростой: по-прежнему сохранялась опасность захвата рейда и города, остро не хватало боеприпасов.

Нахимов рискнул написать Меншикову, предложив по-новому расставить батареи, чтобы использовать возможности местности для защиты города и рейда: «...мы будем иметь возможность в случае надобности действовать с высот и тем облегчать наши усилия на пунктах, наиболее угрожаемых неприятелем». Письмо его — яркое свидетельство его напряжённых отношений с главнокомандующим, однако необходимость экстренных мер перевешивала все обиды. Распоряжаться в городе и в порту Нахимов по-прежнему не имел полномочий, мог только предлагать. Поэтому он счёл необходимым добавить, что причина появления письма — «только искреннее желание быть полезным в деле»335.

Первого февраля Меншиков, наконец, подписал приказ о назначении Нахимова помощником начальника севастопольского гарнизона, а уже спустя два дня тот послал ему новую записку, где представил анализ ситуации в Севастополе: «Первый период бомбардирования кончается, средства наши наполовину уже истощились». То положение, в котором находится флот, показывает «наше настоящее ничтожество на Чёрном море»: без винтовых кораблей, с одними парусными «не можем быть страшны на море, по крайней мере, в продолжение нескольких лет». Остаётся сам Севастополь — «враги наши знают цену этому пункту и употребят все усилия, чтобы завладеть им».

Нахимов видел две опасности для города: если войска неприятеля прорвут оборону или неприятельские корабли займут рейд. В первое Нахимов не верил, второе было очень даже возможно. На кораблях оставалась половина команд — остальные защищали бастионы и батареи; часть пушек тоже отправилась на бастионы; на иных кораблях вообще не было вооружения. Если же неприятель прорвётся на рейд, можно потерять и город, и флот, «а без Севастополя нельзя иметь флота на Чёрном море». Его предложение — затопить оставшиеся корабли, чтобы не дать возможности захватить город с моря. Нахимов, зная отношение к нему Меншикова, не преминул упомянуть: «Может быть, ваша светлость найдёте в этом изложении односторонний взгляд моряка, но, тем не менее, я уверен, что Вы отдадите справедливость прямодушию, с которым оно писано». Предложение обсудили на военном совете, и 6 февраля командирам кораблей были отданы приказания о подготовке их к затоплению. Швартовались они носом к Северной стороне, работы производились «быстро и тайно». В ночь на 13 февраля между Николаевской и Михайловской батареями были затоплены «Двенадцать апостолов», «Святослав» и «Ростислав», вместе с ними пошли ко дну фрегаты «Кагул» и «Месемврия», 16 февраля — фрегат «Мидия».

Теперь можно было перенести всё внимание на укрепление холма, называемого севастопольцами Кривая Пятка. Эта самая «пятка» хотя и была кривой, однако положение имела самое выгодное: тот, кто занимал высоту между Малаховым курганом и Килен-балкой, имел возможность вести обстрел практически всей Корабельной стороны. Французы называли холм лирично — Mamelon vert (Зелёная гора) или просто Mamelon (Сосок), потому что формой он напоминал женскую грудь. Чтобы завладеть холмом, обе стороны приложили немало сил, англичане даже заключали пари, кто раньше возьмёт Mamelon — русские или французы.

Нахимов распорядился поставить напротив Килен-балки три парохода — «Владимир», «Херсонес» и «Громоносец», чтобы они артиллерийским огнём поддерживали позиции. Через Килен-бухту навели мост, по которому батальоны Селенгинского и Волынского полков перешли на Корабельную сторону. Замыкающие ещё шли по мосту, а авангард уже стучал кирками и лопатами по каменистой севастопольской земле, насыпая редуты в 400 саженях от французских позиций. Удивившись такой «наглости», французы 12 февраля атаковали недостроенный редут; но огонь пушек Малахова кургана и пароходов не позволил его захватить. Английский пароход, прозванный «сороконожкой», начал было ответную бомбардировку, но вынужден был удалиться, поскольку «приносил более стыда врагу, нежели делал вреда нам»336: его ядра чаще падали на французскую батарею, чем на русскую.

Вновь построенный редут назвали по имени полка Селенгинским, через неделю рядом с ним появился ещё один именной — Волынский. Теперь Кривую Пятку было захватить непросто.

Восемнадцатого февраля из города уехал главнокомандующий Меншиков, как было объявлено — «на лечение». Но Николай I уже подписал указ о его отставке. Временно исполняющим обязанности остался барон Остен-Сакен, он-то и назначил Нахимова командиром порта, помощником начальника гарнизона и временным военным губернатором Севастополя. Однако моряки давно считали Нахимова истинным руководителем — как они говорили, «душой обороны».

Душа обороны

Новые должности мало что изменили в жизни Нахимова: он так же ранним утром объезжал верхом батареи и редуты, наведывался в госпитали и на рейд, потом обедал и отдыхал, во второй половине дня совершал ещё один объезд, а если было неспокойно, то и третий. Только теперь