Собор (сборник) - Яцек Дукай

С этого холма я видел всю долину. Вплоть до острых скал перевала ее покрывала пуща: плотно сбитая, темная, душная уже из-за самой густоты зеленой шубы. Поляна, на которой я находился, представляла собой единственную дыру на волнистой поверхности дикого леса.

С противоположной относительно ручья стороны холма высились башни. Их было шесть; они стояли в гексагональном порядке, погруженные в сырой тени, столь милой для камней, из которых их построили, отделенные от пущи полосой низких зарослей в несколько десятков метров шириной. Башни, хотя существенно различались по размеру, сохраняли однообразные пропорции, и, благодаря этим своим неестественным пропорциям — особенно самая высокая — сохраняли тупую, массивную приземистость, которая делала их похожими на средневековые донжоны. Не спеша, я прошелся к башням, прикоснулся к каменным стенам. Те излучали холод собора, испотевали холодными слезами; попросту, были мокрыми. По щиколотки я западал в размокшей земле. Башни вырастали просто из болота. Я обошел их по кругу. В каждой башне имелась пара симметрично расположенных ворот: одни направленные в средину шестиугольника, а другие — наружу. Это были могучие, грубо кованные железные плоскости, плотно замкнутые, на ощупь — холодные словно лед.

Лет двести-триста, оценил я. Исторический памятник. И для чего эти башни могли служить? Ведь не хватает контрфорсов, выступов, попросту нет окон, щелей для лучников… Странно.

Все здесь странное, чужое, по сравнению с памятью о забытой нормальности; мир странный, я странный…

Вернувшись к уже угасавшему постепенно костру, я застал там индейца. Длинные, пропитанные жиром черные волосы, леггинсы из коричневой кожи, мокасины, амулеты, вонь. Потом он обернулся, и я узнал своего палача, хотя его метаморфоза не ограничилась только лишь одеждой: лицо у него похудело, кожа потемнела, выделились скулы, нос сузился, а волосы удлинились.

Индеец улыбнулся мне, парой движений ног засыпал костер и присел на земле.

В этот момент я не знал, то ли бросить в него камнем, то ли сбежать в лес, а может, точно так же, как и он сам, спокойно присесть у ручья. Или же начать выть экзорцизмы [33]. Либо просто сойти с ума.

Но ведь во сне я бы не чувствовал осклизлого прикосновения червяка, ползущего по моей щиколотке.

— Поговорим, — сказал индеец.

А я боялся ответить.

— Поговорим, — повторил он. — Ведь Самурай выслал тебя именно за этим, правда? Чтобы поговорить.

Я уселся подальше от него, но все же выше, по причине склона.

— Кто ты такой? — спросил я, и тут же мне пришло в голову, что это те же самые слова, которыми он сам приукрашал пытки в вертолете. Меня переполняла горькая уверенность в совершенной ошибке. Ошибкой будет все, чтобы я ни сказал; лишь совершенно случайно я мог бы выиграть в игре, правил которой не знаю.

— Обо мне ты мог слышать как о Черном Сантане.

— Нет… не слышал.

Его это несколько удивило.

— Что же. Тем не менее, придется тебе удовлетвориться именно этим. Посмотрим, что выйдет из этих разговоров, — тут он снова усмехнулся. — Правда такова, что никому другому это не пришло в голову, тебя хотели где-то заблокировать. Только ведь Самурай — это хитрая бестия, ты, впрочем, знаешь об этом лучше.

Я тупо глянул на него.

— Не знаю, — буркнул я. — Не знаю. Ничего не знаю.

— Как же, как же…

— Я даже не знаю, кто я такой! — сорвался я в иррациональном раздражении. — Можешь отрубить мне все пальцы — я даже имени своего не знаю! Ничего, абсолютно ничего! Боже, я ничего не помню! Что со мной происходит, почему… — я подавил крик, видя насмешливый, ожидающий взгляд Сантаны. Я отвернул от него голову. До некоторой степени эта моя вспышка была отрежиссирована, мне хотелось махнуть на все рукой, сбросить с себя ответственность — если он меня сейчас убьет, то и лучше. Отчаянные — это просто смертельно перепуганные люди.

Сантана долго, очень долго переваривал мои слова. Он рисовал что-то пальцем в золе, глядел в небо, морщил брови.

— Я следил за тобой, — наконец сказал он. — Во время еды ты плакал. К веревкам присматривался так, будто видел их впервые в жизни. Меня боишься.

Я его боялся.

— Но ведь все это может быть прикрытием, — вопросительно зыркнул он на меня. — С другой стороны, если ты настолько оригинальный случай, то ничего нельзя исключить. Выходит, ты ничего не помнишь, так?

— Я помню, что в меня кто-то стрелял. Потом ты приказал меня добить.

Он кивнул.

— А вот что было раньше — ничего, — прибавил я.

— Это была атака на расположение Самурая в военном Конго на Красной вертикали. Ты вышел там голый, прямо под наши стволы. И должен был погибнуть. Но не погиб. Это меня заинтересовало. Я тебя забрал. Чисто из глупости, потом хотел выбросить тебя из вертолета. Как-то так вышло, что не успел. Даже сам не знаю. А ты, без сознания, прошел через Врата. Алекс утверждает, будто ты — шпион новой генерации, что это Самурай так перепрошил — сделал неидентифицируемым, муляжом. И я даже склонен признать его правоту.

— Я не понимаю, о чем ты, — пробормотал я.

— Существует еще и третья возможность, — продолжил Сантана. — Ныряльщик; ты у нас ныряльщик. Или же вампир, нанятый Вандерлендом. Или же ты работаешь на правительство. А может, у тебя обратная прививка, хотя, по правде, даже не знаю, чтобы мог дать подобного рода риск, да и никто не знает. Сама по себе, ни одна из этих возможностей амнезии не исключает.

— Не понимаю.

— Но ведь всей памяти тебе не вычистили. Что, не знаешь, кто такой ныряльщик?

— Ну, такой тип, с аквалангом…

Мой собеседник расхохотался.

— А вампир — это зубастый кровопийца аристократического происхождения с чувствительной к ультрафиолету кожей? Только не перегибай палку. Ну а самолет? Автомобиль? Ярль? Сыоник?

Я не знал лишь последнего, сыоника, но индеец, вместо того, чтобы объяснить, снова расхохотался.

— Нет, я и вправду не знаю, что о тебе думать!

И все равно, он был в лучшей ситуации, я вообще не знал, что думать о собственных мыслях.

— Итак, ты утверждаешь, будто ничего не помнишь. Так что бессмысленным было бы тебя спрашивать, почему тебя невозможно идентифицировать, и почему ты бессмертный, правда? Шустро. Ну а людей ты, по крайней мере, различаешь?

— То есть, как…?

— Ты можешь узнать, что ты являешься человеком?

— Я не слепой.

Сантана вздохнул.

— Прикрой какой-нибудь глаз, — терпеливо начал он меня учить.

Я прикрыл левый.

— И как? — давил он. — Различаешь?

— Не понимаю. — Меня и самого начинало раздражать постоянное возвращение к этому вопросу. — Я все вижу таким же самым.