Русский рай - Слободчиков Олег Васильевич

– Я учился не за компанейский счет, ни от кого независим. Если бы Катерина осталась, арендовал бы ферму у того, кто её купит. Доходов, какие получаю от Компании, на земле не заработать, зато дело по душе. Со временем выкупил бы землю или начал все на новом месте – что, наверное, проще и дешевле.

Так, за разговором, двое всадников переправились через Русскую реку по намытому галечнику. Иные протоки лошади переходили по брюхо в воде, и приходилось задирать ноги, чтобы не намочить сапоги.

– Ночуй! – предложил Сысой, кивая на дорогу к своему хозяйству.

– Поеду! – сверкнул глазами агроном и пустил жеребца в галоп.

«Горячая голова, – подумал Сысой, глядя ему вслед. – Пожалуй, еще и поглупей меня молодого!»

В ноябре, когда небо временами начинало хмуриться и просекаться короткими дождями, Суттер с Ротчевым посетили Шабокайское ранчо. Судя по виду правителя конторы, он на чужом языке расхваливал здешние места. Гость был с сопровождавшими его гавайцами грозного вида, настороженно зыркал по сторонам, осматривал строения, стучал по ним тростью. Хозяйство ему нравилось. Никак не показывая, что помнит Сысоя, или уже забыв о встрече, спросил его через Ротчева, согласится ли поработать после продажи крепости? Сысой обернулся к зятю, который подавал ему знаки соглашаться. Ответить не успел.

– Это наш старый приказчик, служит с основания форта. Мы найдем ему более подходящее место службы! – Протараторил Ротчев на латинянской тарабарщине, но Сысой его понял. Ему же правитель сказал по-русски: – Пока клиент не расплатится, надо присматривать за фортом. Думаю, за прежний оклад ты с этим справишься лучше других.

– Могу и присмотреть! – Пожал плечами Сысой с равнодушным видом. Он не думал о будущем.

Компанейские суда редко приходили в Росс дождливыми зимами, но на этот раз в декабре встал на рейде бриг «Святой Константин», некогда вывезший стариков в Охотск. Русские служащие и креолы возбужденно обсуждали, что между Суттером и Компанией в лице Костромитинова еще в сентябре был подписан договор о купле продаже форта с рассрочкой на четыре года и теперь все они должны оставить Росс.

Вскоре слухи оправдались. В крепости стали поспешно резать скот, грузить на бриг солонину, пушки, движимое компанейское имущество. В конце декабря возле флагштока в лучших одеждах выстроились сорок пять россиян, тридцать креолов, трое дворян и чиновных служащих, россовские индейцы. Против них встал мексиканец Суттер с полутора десятками гавайцев и немцев в зеленых мундирах. Небо было затянуто тучами, моросил дождь. При пушечной пальбе молодому русскому приказчику доверили спустить трехцветный флаг Российско-американской компании с двуглавым орлом и лентой в лапах. Сысой от такой чести наотрез отказался и стоял в общем строю, задрав седую бороду.

Мокрый флаг Компании пошел вниз, но на четверти мачты порыв ветра захлестнул полотно вокруг древка, будто вцепился в него. Приказчик долго подергивал фал, боясь оборвать его. Но флаг вскоре обвис и покорно спустился в руки почетного караула. А Сысой вдруг вспомнил, что много раз видел все это в хворях и недомоганиях. На душе стало легче от мысли, что его судьба сложилась не по собственной дурости и бесовским посулам, а была предопределена от рождения, значит винить себя не в чем.

К фалу прикрепили другой флаг. То, что казалось на нем Сысою крючком, было изображением епископского посоха, а над ним – звезды. Он не спрашивал, что это значит, ему это было не любопытно. В крепости накрыли столы. Служащие загуляли. Большинству из них перемена места службы была в радость. Сысой потолкался среди чужих ему людей, от кого-то услышал, что дворовая девка Ротчевых разродилась здоровым младенцем. Бывший приказчик подумал, что с агрономом мог бы выпить, но тот от присутствия на спуске флага уклонился, так и не договорившись с княгиней и своей возлюбленной, откладывая их решение до возвращения в Ново-Архангельск, где были настоящий, действующий храм и всеми уважаемый поп. Ротчев разгневался на него и послал на ранчо посыльного. Тот вернулся на другой день и сообщил, что агроном умер. По уверениям пеонов, он не накладывал на себя рук, но представился от страсти, тоски и безысходности.

На другой день на бриг взошли полторы сотни бывших россовцев. На север добровольно отправились семнадцать семей калифорнийских индейцев, что удивило Сысоя. Крепость опустела. Суттер с частью своих людей ушел на баркасе в свою Новую Гельвецию-Швейцарию. По слухам от капитана и штурмана «Елены» его крепость была за Береговым хребтом в сорока пяти милях от Росса.

Побывав по наказу правителя на спуске компанейского флага и проводив транспорт, Сысой вернулся на ранчо. Над кирпичной трубой дома курился дымок, пахло свежим хлебом. Во всем виделся достаток. Зятя не было. Чем хуже были дела Росса, тем веселей он выглядел и чаще отлучался.

– Вот же колошская морда! – с недовольным видом ругнулся Сысой: – Опять оставил тебя одну? – указал глазами на вновь вздувшийся живот дочери, и стал раздеваться. По пути его накрыл ливень, одежда была сырой.

– У него важные дела с фермерами. – Да и не одна я.

На ранчо жили три индейские семьи из Росса, зять зазвал их на свои корма. Под его началом они вспахали и засеяли поля, пасли скот, делали все медленно, лениво, но и денег не просили, работали за прокорм.

– А я при прошлой поездке в Росс заходила к матери! – Марфа как-то настороженно взглянула на отца. – Голова её была не покрыта как у русской женщины, две черных косы неубранными висели по плечам.

– Хорошо, что не забываешь! – одобрил ее Сысой.

– Её мужа увезли, но она за ним не пошла и детей не отдала.

– И правильно. На Ситхе нет ничего хорошего: колоши злые, круглый год наша сырая зима.

– А если она с детьми поживет у нас?.. Хотя бы до лета. Ты не будешь сердиться?

– Да пусть живет сколько хочет, лишь бы Емеля согласился.

Марфа повеселела, с благодарностью обняла отца. Он осторожно потрогал ее живот.

– Ого! Скоро уже.

– Не скоро, – весело защебетала дочь, становясь похожей на прежнюю, беззаботную девочку. – Два месяца еще.

– Мать будет рядом – мне спокойней. – И признался: – Боюсь я! Моя богоданная отошла к Господу при вторых родах. – Подумав, поправился. – Правда, не при самих родах, но тоже с большим животом.

– Ты ничего не говорил о ней, – как в детстве стала ластиться дочь.

– Не говорил… Вспоминать тяжко. – Обнял за плечи присевшую рядом Марфу.

– Что в Россе?

– Сторговались. Флаг спустили, а денег, говорят, не получили. Продали или не продали – не понятно, но собрали в кучу, все, что можно увезти, загрузились и беспечально бросили. Мне наказали сторожить крепость, пока Суттер не отдаст долгов и не пришлет своих людей. А что там сторожить? Разве индейцы растащат острожины на бараборы? Так зачем им? Они живут в своем посаде.

– Если сторожить – надо там жить? – отстранилась и пытливо взглянула на отца Марфа.

– Так тут рядом. Кого там, пятнадцать верст, а то и меньше. Можно каждый день видеться.

Дочь нахмурила лобик, задумалась, встала, загремела горшками у печки.

Промышленный, ставший сторожем, вернулся в Росс, обошел крепость, прикрыл двери, запер дом правителя, выбрал себе для житья будку воротника, стал утеплять ее и класть печку из битого кирпича, которого много осталось возле кирпичного заводика. Из индейской слободы доносились звуки бубна и песни. Пока хватало еды, тамошние жители не задумывались о будущем.

Весной дочь родила сына, что очень обрадовало Емелю, а вскоре из Ново-Архангельска опять пришел «Святой Константин». Ветер дул с западной стороны, сносивший его на прибрежные камни. Нерешительно поболтав мачтами на волнах, бриг отправился в Малый Бодего, высадившиеся компанейские служащие погнали туда скот. Полсотни индейцев, живших в посаде, вяло и неохотно помогали им перетаскивать грузы на факторию. Зато Емеля, зять Сысоя, бойко крутился возле начальствующих, помогая в сборах и выискивая свою выгоду.