Обращаться с осторожностью - Джоди Линн Пиколт

Начался процесс, перед нашим домом была толпа журналистов. Мои родители невменяемые, клянусь…

— Амелия… — Это слово, словно шар, свалившийся с Эмпайр-стейт-билдинга. — Я хотел поговорить с тобой, потому что… э-э-э… мне кажется, ничего не выйдет. Эти отношения на расстоянии…

Под ребрами у меня кольнуло.

— Не надо.

— Что не надо?

— Не говори этого, — прошептала я.

— Я просто… я имею в виду, что, возможно, мы больше никогда не увидимся.

В мое сердце будто впился крючок и потянул меня на дно.

— Я могла бы приехать в гости, — сказала я дрожащим голосом.

— Да, и что потом? Будешь возить меня повсюду в инвалидном кресле? Будто бы ради благотворительности?

— Я бы никогда…

— Просто найди себе какого-нибудь футболиста… Вот чего хотят девчонки вроде тебя, да? А не парня, который врезается в чертов стол и ломает ногу надвое…

Теперь я плакала.

— Это не имеет значения…

— Очень даже имеет, Амелия. Ты не понимаешь. И никогда не поймешь. То, что у твоей сестры НО, не делает тебя экспертом.

Мои щеки запылали. Я повесила трубку, не давая Адаму продолжить, и прижала ладони к лицу.

— Но я же люблю тебя, — сказала я, хотя знала, что он меня не слышит.

Сперва были слезы. Потом ярость. Я подняла телефон и бросила его в стену ванной. Схватила штору и с силой рванула вниз.

Злилась я не на Адама, а на себя.

Одно дело — совершить ошибку, другое — совершать ее постоянно. Я знала, что бывает, когда ты сближаешься с кем-нибудь, когда веришь, что они любят тебя: приходит разочарование. Если ты от кого-то зависишь, то, надо признаться, рано или поздно ты останешься с разбитым сердцем, ведь их не будет рядом, когда они больше всего нужны. А может, ты начинаешь доверять им, добавляя проблем. На самом деле достаточно себя самого, но если ты не очень надежный человек, в этом-то и проблема.

«Будь мне все равно, то не было бы так больно», — говорила я, но это доказывало, что я жива, что я человек и прочие сентиментальные вещи. Такие мысли не приносили облегчения, я казалась себе небоскребом, каждый этаж которого заминировали.

Я залезла в ванну и включила воду, чтобы смыть слезы, чтобы, когда я взяла бритву, которую спрятала в коробке с тампонами, и провела по коже, словно смычком от скрипки, никто не услышал песню моего позорного провала.

Прошлым летом, когда у мамы закончился сахар, она поехала в местный магазинчик прямо посреди приготовления рецепта, оставив нас одних на двадцать минут — не такой уж долгий период, как может показаться. Но нам хватило времени, чтобы начать перепалку, какую передачу смотреть по телевизору. Я крикнула:

— Понятно, почему мама не хотела твоего рождения, — а потом смотрела, как искажается твое лицо, и мучилась угрызениями совести. — Вики, я же не серьезно.

— Просто замолчи, Амелия…

— Прекрати вести себя как ребенок…

— А ты прекрати говорить херню!

От этого слова, слетевшего с твоих губ, я замерла:

— Где ты это услышала?

— От тебя, идиотка, — сказала ты.

В этот момент в стекло врезалась птица, заставив нас обеих подпрыгнуть на месте.

— Что это было? — спросила ты, вставая на диванные подушки, чтобы лучше рассмотреть.

Я осторожно, как и всегда, забралась на диван рядом с тобой. Птица была небольшой, коричневой, ласточка или воробей, я не различала их. Она распростерлась на траве.

— Она мертвая? — спросила ты.

— Откуда мне знать?

— Может, нам проверить?

Мы вышли на улицу и обошли дом. Птица лежала ровно на том же месте, где и несколько минут назад. Я присела на корточки, присматриваясь, дышит ли она.

Без шансов.

— Нужно похоронить ее, — всхлипнула ты. — Не можем же мы оставить ее здесь.

— Почему? В природе постоянно кто-то умирает…

— Но это произошло по нашей вине. Возможно, птица услышала, как мы кричим, и поэтому врезалась в окно.

Я очень сомневалась, что птица нас слышала, но не хотела с тобой спорить.

— Где лопата? — спросила ты.

— Не знаю. — Я задумалась. — Погоди, — сказала я и побежала в дом.

Я взяла большую лопатку, которой мама смешивала ингредиенты в миске, и вынесла ее на улицу. На ней еще осталось тесто, но, может, это сгодится. Мы словно отправляли египетскую мумию в загробную жизнь вместе с едой, золотом и домашними питомцами.

Я выкопала ямку в шести дюймах от того места, где лежала птица. Мне не хотелось касаться ее — это пугало до чертиков, — поэтому я подтолкнула ее лопаткой.

— И что теперь? — спросила я, глядя на тебя.

— Нам нужно прочитать молитву, — сказала ты.

— Деве Марии? С чего ты решила, что птица — католичка?

— Мы можем спеть рождественскую песнь, — предложила ты. — Она не очень религиозная. Но красивая.

— Может, лучше скажем что-то хорошее о птицах?

Ты согласилась.

— Они бывают всех цветов радуги, — сказала ты.

— Они хорошо летают, — добавила я; по крайней мере, летали десять минут назад. — Они издают красивые звуки.

— Птицы напоминают мне о курице, а курица очень вкусная, — сказала ты.

— Достаточно.

Я засыпала птицу землей, ты присела на корточки и покрошила сверху траву, словно украшение на торте. Мы снова зашли в дом.

— Амелия, можешь посмотреть по телевизору любую передачу.

Я повернулась к тебе.

— Я вовсе не желала тебе смерти, — призналась я.

Когда мы снова устроились на диване, ты свернулась рядом со мной калачиком, как делала, будучи совсем малышкой.

Я хотела сказать тебе другое, но не сказала: «Не бери с меня пример, я последний человек, на которого нужно смотреть».

Несколько недель после похорон той дурацкой птицы, каждый раз, когда шел дождь, я садилась подальше от того окна. Даже теперь я старалась обходить тот участок двора. Боялась услышать хруст, посмотреть вниз и увидеть сломанные кости скелета, хрупкие крылья, точеный клюв. Я была достаточно умна, чтобы отвернуться и не видеть, как что-то проступает на поверхности.

Людям всегда интересно знать, каково это, поэтому я расскажу: при первом порезе чувствуешь жжение, потом сердце ускоряет ритм, когда ты видишь кровь, ведь ты понимаешь, что сделал то, что нельзя было, и все же тебе это сходит с рук. Потом ты впадаешь в транс, ведь это по-настоящему потрясающе — ярко-красная линия напоминает шоссе на карте, по которому хочется следовать, чтобы посмотреть, куда она ведет. И — о боже! — сладостная разрядка, лучше и не скажешь, словно шарик был привязан к детской руке, но вот он свободно летит в небо. И ты знаешь, о чем он думает: «Ха, я больше не принадлежу тебе»,