Кумир - Стив Сомер

Салли вскрикнула:

— Кто это, черт подери?

Но телефон замер.

Мгновение Салли стояла, вглядываясь сквозь занавески и жалюзи в дождливую грозовую ночь. Потом швырнула телефон на пол, сорвала с вешалки свой банный халат и помчалась к двери.

Мэнди положила трубку. Затем повернулась и взглянула на Манкузо.

Он сидел рядом с ней на краешке постели в одних трусах. Отвернувшись, он уставился в стену и погрузился в раздумья. При свете лампы на тумбочке он выглядел старше, чем когда бы то ни было.

— Джо,— мягко позвала она.

Механически, не глядя на нее, Манкузо разжал руку. Когда она посмотрела, то увидела, что он держит пятидесятидолларовый банкнот.

Она положила свою руку на его и сжала пальцы.

— Нет, нет, дорогой. Это было бесплатно.

Он сидел все так же, холодный, неподвижный, выражение лица его не изменилось.

Она наклонилась к нему и спрятала свое лицо на его морщинистой шее. Затем всем телом нежно прижалась к нему.

— О, бедный малыш,— тихо сказала она.— Неужели ты никогда ничего не чувствуешь?

Салли распахнула входную дверь и бросилась вон в ледяную ночь. Под неистовым, проливным, холодным дождем, бьющим ей в лицо, Салли бежала по лужам, разбрызгивая их на разбитом тротуаре. Бежала к Висконсин-авеню. Ледяная вода намочила ее халат, спутала волосы, исхлестала ее босые ноги. На углу она пересекла булыжную мостовую прямо навстречу надвигающимся передним фарам автомобиля. Водитель резко затормозил, загудел, его пронесло мимо, а она все бежала вперед, бежала последний квартал до авеню, сверкавшей огнями, смахивая с ресниц капли дождя.

Не обращая внимания на людей, что изумленно смотрели на нее, она бросила доллар продавцу газет, выхватила одну из пачки, которую он открывал, оторвала первую страницу и поднесла к свету фотографии на третьей полосе. В отчаянии она смотрела на них.

Фотографии были тщательно отретушированы и кадрированы, но она узнала их. Однажды она позировала вот так в квартире на Фэкелти-Роу в Хьюстоне. Много лет назад. На этих фотографиях она позволила использовать себя. То был не единственный случай, когда она разрешала вот так себя использовать. Она знала, что доставила удовольствие мужчине, которым бредила и должна была сделать своим, неважно какой ценой. Когда она пробежала глазами всю страницу вплоть до рисунка полицейского художника и своей нынешней фотографии, она заскрежетала зубами. И со свистом выдохнула воздух.

Она стояла на углу улицы под неистовым, хлещущим, ледяным дождем. Ее дыхание сконденсировалось в облачко вокруг ее лица. Оно трепетало. Найти эти фотографии кто-то и мог. Рамирес знал про нее и Петерсена. Но только один человек знал, что она сделала с Хэрриет Фэллон,— человек, который наблюдал за ними.

Ее белокурые волосы потемнели от воды и прядями свисали на лоб. А лицо превратилось в маску Медузы, пока ее пальцы рвали газету в клочья.

СРЕДА

17 АВГУСТА 1988

ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ

0.10.

Когда Крису Ван Аллену хотелось отпраздновать что-нибудь эдакое, у него всегда был под рукой верный слуга — ямаец Морис. Крис заказывал кило красной икры и две кварты "Дом Периньон". Потом посылал Мориса наверх переодеться, и, когда тот возвращался в чем-нибудь длинном, изящном, они устраивали себе маленькую вечеринку. Гуляли до тех пор, пока выпивка и изнеможение не брали свое. Они как раз веселились, когда зазвонил телефон. И не перестали, даже сняв трубку.

— Привет, это Крис. Извините, меня нет дома, чтобы вам ответить…

Но тут Крис услышал голос Терри:

— Черт бы тебя взял, Крис. Раз ты дома, отвечай!

Крис приник к трубке.

— Да, это я, Терри.

— Ты видел, черт бы тебя взял, ты видел проклятую газету?

— Нет, Терри. А что такое?

— Да там…— тут он оборвал себя.— Возьми газету. И будь готов. Сейчас. Немедленно!

Когда Терри повесил трубку, Крис бегом спустился по лестнице и рывком отворил входную дверь. Снаружи бушевал ветер, дождь хлестал по лицу, и по коже его сразу побежали мурашки. Он посмотрел: на крыльце газет не было.

Захлопнул дверь, взбежал по ступенькам и заорал:

— Морис!

— Да, любимый?

— Черт тебя возьми! Беги на авеню и купи мне газету.

— Какую газету, дорогой?

— Не знаю, черт бы тебя подрал! Купи все!

0.15.

Салли распахнула входную дверь и услышала в своей квартире телефонный звонок. Она только успела стянуть с себя до нитки промокший халат и тут же схватила трубку.

— Салли? Это Од. Бог ты мой…

Салли звонила ее подруга из "Вашингтон пост". Единственный журналист в этом городе, которому Салли могла действительно доверять.

— Салли, это правда? На тех… это ты на тех фотографиях?

— Од, не спрашивай меня, пожалуйста.

— Мой бог, Салли… а когда это все снималось?

Салли нахмурилась.

— Од, это между нами?

— Лапочка, это же такая история…

Салли бросила трубку. Теперь она знала, что ее ждет. Через час, может быть, раньше, улицу запрудят, дом окружат журналисты и охотники за новостями — стервятники налетят на беспомощную жертву. У нее было мало времени.

Она вытащила из шкафа сухое платье, обернула полотенцем мокрые волосы, подошла к двери в подвал и щелкнула выключателем. Мгновение она колебалась, глядя на бетонный пол внизу. Но медлить было нельзя.

Салли помчалась по ступенькам мимо лежавшего на полу тела, закатанного в одеяло. Она намеревалась заняться этим с утра, но позвонил Терри и попросил поработать над его речью. А теперь журналисты и полиция будут у нее не позже чем через час. И надо успеть замести следы, чтобы выкинуть это из головы.

Салли схватилась за ручку старого, еще йельских времен, сундука, что стоял в темноте под лестницей, весь в паутине. Он был тяжелый, металлические углы его скрежетали по бетону, когда она тащила его на свет. Толстый слой пыли на крышке скрывал имя, которое она написала на ней,— это было сто лет и сто жизней тому назад. Старый накладной замок заржавел, а ключ давно потерян.

Она взяла с полки молоток, шарахнула по замку, еще и еще. Но он держался. Наконец Салли схватила молоток обеими руками и ударила что было сил. Замок подскочил и открылся. Тяжелый запах, поднявшийся из сундука, окутал ее, как мрачное вздыбленное море.

Внутри он был заплесневелый — гнилой и зловонный. От него исходили пары грязи и разложения, праха, папоротника и полынной горечи. Это был запах джунглей вдоль Рио-Коко, тот самый запах смерти, что поджидал ее все эти годы. Но он показался ей благовонием.

Она упала на колени, словно в молитве, и ее руки скользнули по грубой ткани куртки защитного цвета. Салли ощутила ее осклизлость и ветхость. Она стояла на коленях, опустив голову, а руки ее, казалось, касались притягательной тайны джунглей.

Там, наверху, непрерывно звонил телефон. Ветер колошматил в ставни, дождь колотил по крыше. Но тут, глубоко в подвале, она сжала обеими руками грубую ткань, и воспоминания вспыхнули с новой силой.

Она увидела себя снова молодой сестрой милосердия, невинной и светлой, только что приехавшей в Гондурас. С потрескавшимися ногтями. С озабоченным лицом в веснушках. А из джунглей с шипением шли испарения. Она видела себя принимающей роды, а потом укладывающей младенцев в крохотные могилки. Она видела жестокую армию, посылающую из зарослей смерть. Она видела безликих гринго в белых рубашках с короткими рукавами и брюках-хаки, что несли разруху бедным, неграмотным крестьянам — кампесинос.

Там, в ее сундуке, похороненные среди принадлежностей для маскировки, ремней, коробок с патронами и оружия… там были заключены воспоминания, не занимавшие места, но сейчас они словно ожили, вывалились наружу, корчились, извивались и бились об пол.

В 1971 году, когда Салли возвращалась после первой случайной встречи с Фонсекой в Кабо-Грасиас-а-Диас, Рольфу Петерсену велели найти ее и выяснить, что же она знает. Они хотели потрясти ее, разобраться, не будет ли от нее пользы в их борьбе с сандинистской революцией. Она была Ла Путита — Малышка, и потому они с неприкрытым цинизмом подослали к ней высокого белокурого мужчину с мускулистыми руками и грудью.

Но когда утром он сошел с грязного речного парохода на шаткую дощато-бамбуковую пристань Санта-Амелии, она узнала его. Он был из тех, кто сидел когда-то в офисе посла в Тегусигальпе, сидел и слушал ее речи, полные трогательного протеста против убийств в Лагримасе. А теперь, стоя на пристани, босой, в голубых джинсах, голый до пояса, перекинув рюкзак через плечо, он вполне мог показаться добровольцем Корпуса мира. Но он им не был. Неулыбчивые глаза убийцы. Она ни секунды не сомневалась. В первую же ночь она уложила его к себе в постель, выжала досуха и принялась осуществлять свой замысел — приручить его. С Фонсекой она прошла хорошую школу — пустой сосуд легко заполнить.