Саблями крещенные - Богдан Сушинский

И этот фанатик сделал свое дело. Вместо того чтобы с гордой милостивостью принять послов и немедленно решить вопрос о царствовании своего сына, он… посадил князя Голицына и митрополита Филарета под стражу! А когда те поняли, с каким идиотом имеют дело, и возненавидели его лютой ненавистью, объявил им, что, видите ли, сам желает стать московским царем. Хотя Сигизмунд III и не объяснял послам истинных мотивов своего решения, им стало ясно: король не уверен, что Владислав посвятит всю свою жизнь искоренению на Руси православия, а потому полагается только на свои собственные силы.

— Граф! Секретарь! — сумел вырваться король из потока гневных воспоминаний.

— Слушаю, Ваше Величество, — появился в проеме двери личный секретарь короля.

— Прикажите немедленно догнать шведского посланника Оливеберга и вернуть его сюда.

— В этом нет необходимости, Ваше Величество.

— Что вы хотите сказать?

— Он все еще здесь, в приемной. И вновь терпеливо ждет вашего приглашения.

Король, нахмурясь, ступил в сторону секретаря.

— Быть такого не может, — неуверенно произнес он, словно осмелился предположить, что этот лишь недавно возведенный в ранг личного секретаря молодой граф способен настолько смело шутить с ним.

— Но господин Оливеберг действительно здесь.

— И ждет?

— Терпеливо ждет.

— Чего?

Граф прикрыл за собой дверь, оглянулся на нее и только тогда отрешенно пожал плечами.

— Чего еще он мог ждать?

— Я имею в виду не мой вызов, а…

— Возможно, во время первой аудиенции не все решился сказать?

— Невероятно, — пробормотал король. — Невероятно. — Мановением руки отстранил секретаря от двери, миновал небольшую прихожую и ступил в приемную.

Секретарь не шутил. Скрестив руки на груди, Оливеберг спокойно стоял посреди комнаты. Хотя при нем и не было шпаги — ее отнял офицер личной охраны короля, — однако выправка и мускулистая фигура сразу же выдавали в нем воинственного офицера (которым на самом деле посланник никогда не был). Да и одет он был соответственно.

42

Увидев на пороге короля, Оливеберг опустил руки, но остался в той же свободной позе ожидающего.

«Он или еще не научился держаться с королями, или же считает, что его собственное величие низводит на нет все остальные “величества”, — позволил себе философски скаламбурить Владислав IV.

— Секретарь сообщил, что вы почему-то остаетесь в приемной, — решил скрыть свой интерес к посланнику.

— Мне казалось, что вам, Ваше Величество, все же захочется знать, как воюют казаки, отправленные с вашего позволения во Францию.

— Вы опасный человек, господин Оливеберг.

— Обычная предусмотрительность, — смягчил это определение грек.

— И как же они воюют?

— Еще не ступив на землю Франции, казаки захватили в абордажном бою испанские суда, прорвались в порт Дюнкерк и штурмом овладели крепостью. В полночь начали штурм, а к утру уже были хозяевами крепости и города, которыми армия принца де Конде тщетно пыталась овладеть, предприняв пять мощных штурмов.

Король растерянно ощупал то место на поясе, где у него обычно висели сабельные ножны, словно сам намеревался броситься на помощь штурмующим казакам.

— Кто же ими командует?

— Полковник Сирко. Если так пойдет и дальше, его слава скоро затмит славу принца Людовика де Конде, этого «французского Македонского».

— Ну, так уж, — начал было король, но потом вдруг высокомерно взглянул на Оливеберга и столь же высокомерно проговорил: — А почему вас удивляет, что воины польского короля поражают воображение французов?

— Но еще больше — испанцев, — как бы между прочим уточнил Оливеберг, и тут же уточнил: — Что вы, Ваше Величество, я всего лишь постарался передать удивление французских газетчиков.

— Где воюют сейчас казаки?

— Во Фландрии. Их потери при штурме Дюнкерка оказались незначительными.

— Граф де Брежи был прав, советуя послать не отряд польской шляхты, а казаков, — пробормотал король. — Хотя «французская слава» казаков многим здесь придется явно не по душе.

— То есть кардинал Мазарини может быть уверенным, что, если понадобится подкрепление, Ваше Величество не станет возражать против посылки во Францию еще одного отряда?

Король рассмеялся и покачал головой: неистребимое племя хитрецов-дипломатов! Вот оно, то главное, ради чего шведский посланник, он же посланник кардинала Мазарини, терпеливо ждал в приемной своего часа.

— Не смею вас больше задерживать, — сухо выпроводил он Оливеберга. Что, однако, совершенно не смутило посланника: многоликое и непредсказуемое проявление вежливости королей ему была известно.

Вернувшись к своему месту у окна, Владислав IV вернулся к угрюмым размышлениям, не сулившим ни покоя, ни благочестия по отношению к покойному отцу, королю Сигизмунду III. Когда отец заявил московским послам, что сам желает взойти на московский трон, в столице Московии это было воспринято, как безумный танец юродивого на пепелище собственного дома. Не те времена переживала Польша, чтобы ее король мог позволять себе арестовывать послов могучего соседа. И уж совсем не те, чтобы отказывать собственному сыну Владиславу в никогда не принадлежавшем польской державе царском троне, да еще и нагло подставлять под царскую корону свою собственную, далеко не самую мудрую в Европе, голову. Забыв, что для таких «охочих голов» короны эти становятся терновыми венками.

Ясное дело, Сигизмунду III московиты с презрением отказали, а на трон избрали боярина Михаила Романова [40]. Но польского короля, уже успевшего загореться идеей соединения двух корон на одной голове, это, естественно, обидело, и он не нашел ничего лучшего, как двинуть на Москву армию во главе с королевичем Владиславом и гетманом Хоткевичем. Вот и получилось, что корону, которую Владиславу совсем недавно предлагали, чуть ли не стоя на коленях, теперь приходилось добывать великой кровью.

Тем не менее принц Владислав готов был добывать ее. Он с боями прошел многие города и села Московии, достиг окрестностей Москвы и готовился к штурму. Но, послав сына с армией в глубины огромной страны, король-иезуит настолько увлекся молитвами о победе, что совершенно забыл поинтересоваться: а способна ли польская казна содержать такую армию? Владислав IV до сих пор содрогается, вспоминая о том позоре, который пришлось пережить под Москвой, когда его армия поступила так, как могла поступить только польская армия: не получив вовремя жалования, она ушла, бросив королевича на произвол судьбы буквально у московской крепостной стены. Причем бросила всего лишь с небольшим отрядом, без денег и продовольствия.