Сталин. Наваждение России - Леонид Млечин

Большевики мечтали о появлении «нового советского человека», который поставит общественные интересы выше личных.

А что произошло? Сначала четыре года Первой мировой. Теперь только осознано, каким страшным бедствием она стала для человека, как легко слетел покров цивилизованности, как люди превращались в убийц. И с этим страшным, тяжелым опытом человек вернулся домой. Что он здесь застает?

Постреволюционную Гражданскую войну, которая в какой-то степени, может быть, была самым страшным бедствием для России в XX столетии. В обычной войне есть фронт и тыл, а здесь война проходит через семьи, через каждый дом, рассекает и разламывает всю жизнь! И уж вообще остатки всей цивилизованности слетают! Несколько лет люди живут в таком бедственном положении, которое нам сейчас даже трудно представить! Сейчас воду горячую отключили на несколько часов — уже некомфортно. А если воды нет четыре года подряд? Если четыре года нельзя разбитое стекло вставить, если четыре года в любой момент открывается дверь, кто-то входит с винтовкой и стреляет в первого, кто попадется на глаза?..

Что происходит с человеком, в которого стреляли и который стрелял? С каким опытом он вступает в мирную советскую жизнь, причем без всякого, как сказали бы древние, катарсиса, то есть без очищения, без переосмысления того, что испытано и пережито? Вступает в эпоху, куда нравы Гражданской войны с этой формулой «враг — рядом» переходят автоматически. Войны уже нет, а враг есть. Если его нет в реальности, его придумывают. Как только враг находится, его уничтожают. А врагом может оказаться любой.

«Сталинщина смертельно боялась нормальных человеческих эмоций, — пишет известный философ Юрий Федорович Карякин, — а потому их вытравляла, убивала, извращала, обесчеловечивала, заменяя их все на одну — стадную — эмоцию, на патологическую любовь к “вождю”, на слепую веру в его абсолютную правоту и гениальность, на патологический же страх изменить этой любви, этой вере».

Человек сидит на партсобрании, слушает радио, читает газеты — и что он видит? Лицемерие и откровенное вранье. И что он делает? Он начинает приспосабливаться. Вот так формируется советский человек… Он постоянно ходил в маске. Иногда маска прирастала к лицу. А под маской скрывались цинизм, голый расчет и равнодушие. Все это помогало выжить — в лагере, в колхозе, в конторе.

«Мне кажется, что огромное большинство студентов нашего курса было настроено конформистски, — вспоминает профессор Московского университета Владислав Павлович Смирнов, — диссидентов я тогда не встречал. Мы не просто думали, а твердо “знали”, что наша страна является авангардом человечества, вызывающим восхищение и зависть всего мира…

Способность обобщать и анализировать события встречается редко. Далеко не все могут самостоятельно преодолевать “мифологическое сознание” и трезво оценивать общество, в котором они живут… Сильно влиял на наше поведение страх. Подобно большинству советских людей я как-то интуитивно знал, что у нас могут “посадить” за какой-нибудь анекдот или разговор…»

После войны встретились сослуживцы — Герой Советского Союза генерал-полковник Василий Николаевич Гордов, бывший командующий Сталинградским фронтом, и его бывший начальник штаба генерал-майор Филипп Трофимович Рыбальченко. Они крепко выпили, вспомнили войну, заговорили о Сталине…

А квартира генерала Гордова, говоря чекистским языком, была оснащена техническими средствами контроля. Они с Рыбальченко и не подозревали, что за ними следят. Наверное, думали, что отставники никого не интересуют. Или не понимали масштабов слежки военной контрразведки за командным составом вооруженных сил. Поскольку речь касалась самого вождя, то запись бесед министр госбезопасности отправил Сталину:

«Представляю при этом справку о зафиксированном оперативной техникой 31 декабря 1946 года разговоре Гордова со своей женой и справку о состоявшемся 28 декабря разговоре Гордова с Рыбальченко. Из этих разговоров видно, что Гордов и Рыбальченко являются явными врагами Советской власти».

Василий Николаевич говорил жене Татьяне Владимировне:

— Ты все время говоришь — иди к Сталину. Значит, пойти к нему и сказать: «Виноват, ошибся, я буду честно вам служить, преданно». Кому? Подлости буду честно служить, дикости? Инквизиция сплошная, люди же просто гибнут… Не могу я! Что меня погубило — то, что меня избрали депутатом. Вот в чем моя погибель. Я поехал по районам, и когда я все это увидел, все это страшное, — тут я совершенно переродился. Не мог я смотреть на это. Отсюда у меня пошли настроения, я стал высказывать их тебе, еще кое-кому… Я сейчас говорю, что если сегодня снимут колхозы, то завтра будет порядок, будет рынок, будет все. Дайте людям жить, они имеют право на жизнь, они завоевали себе жизнь, отстаивали ее!

Приехавший навестить Гордова Рыбальченко остановился на его квартире, и они поговорили откровенно — по душам.

— Нет самого необходимого, — делился наболевшим Рыбальченко. — Буквально нищими стали. Живет только правительство, а широкие массы нищенствуют. Я вот удивляюсь, неужели Сталин не видит, как люди живут.

— Он все видит, все знает, — бросил Гордов.

— Или он так запутался, что не знает, как выпутаться?.. Народ внешне нигде не показывает своего недовольства, внешне все в порядке, а народ умирает… Народ голодает, как собаки, народ очень недоволен.

— Но народ молчит, боится.

— И никаких перспектив, полная изоляция.

— Нам нужно было иметь настоящую демократию, — сказал Гордов.

— Именно — настоящую демократию, — согласился Рыбальченко.

По указанию Сталина обоих арестовали. Следствие шло долго. 24 августа 1950 года генералов расстреляли… Эти генеральские разговоры свидетельствуют о том, что и в те свинцовые годы находились люди, которые понимали, что происходит.

Большинство же предпочитало ничего не замечать и лишнего не говорить: главное не попасть под подозрение. Такая жизнь формировала привычку к двоемыслию и полнейшее равнодушие ко всему, что тебя лично не касается.

Конечно, желание изменить природу человека присутствовало всегда, но то, что творилось после прихода к власти большевиков, — это особый случай. Такого целенаправленного воздействия на личность в условиях полной изоляции страны никогда и нигде не происходило, не вижу аналогов в мировой истории. И последствий таких чудовищных тоже нигде и никогда не было. Советские люди несли в себе огромный запас заблуждений, фобий, предрассудков, сохраняемых в неприкосновенности внушенной им уверенностью в собственной правоте.