Литературные сказки и легенды Америки - Джоэль Харрис

Однако, когда зима состарилась, и снег сошел с земли и больше не выпал, и первые, чуть заметные ростки зелени пробились вдоль зарослей кустов, она сделалась очень молчалива. В это время она должна бы подолгу беседовать со старыми женщинами в деревне, но не было старых женщин, с которыми можно потолковать. В это время она должна бы просить молодых женщин, по своему выбору, приготовиться и помочь ей при появлении ребенка, но не было молодых женщин, которых можно об этом просить. Она сделалась очень молчалива и, бывало, подолгу не желала говорить, а заговорив, раздражалась, и голос ее срывался. Иногда она замыкала от него свое лицо, словно его не было здесь. Он видел все это и встревожился. Делал еще больше женской работы, и это было нехорошо, потому что напоминало ей, что рядом нет ни матери, ни свекрови, ни двоюродной сестры, которые помогли бы в это время в домашней работе, и она раздражалась и резко разговаривала с ним.

Он соорудил колыбельку, выстелив дно под подстилкой мохом, а она посмотрела на нее, отвернулась и ничего не сказала. Колыбель должна быть сделана женщиной, имевшей детей, родственницей будущего отца, если ж таковой нет, родственницей матери.

Он все сделал и все приготовил: ушат, чтобы обмыть ребенка, а рядом с ним — нож, чтобы перерезать пуповину, крошечное мягкое покрывало, чтобы завернуть ребенка, и мешочек с порошком степного дождевика, чтобы предохранить от раздражения нежную кожу на внутренней стороне маленьких ножек. Она видела, как он ставил и без конца переставлял вещи, и лицо ее прояснилось, она улыбнулась ему и объяснила, как найти нужную кору и приготовить лекарство, которое облегчит роды. Но когда он это сделал, лицо ее снова замкнулось — она вспомнила, что лекарство, приготовленное мужчиной, не обладает такой силой, как лекарство, приготовленное женщиной, рожавшей детей.

И все же, когда пришел срок, он испугался, а она произносила ободряющие слова. Пот стекал по его лицу, словно потуги начались у него, а она говорила ему, что делать, и его так поразили первые крики новорожденного, что он только неловко суетился, пытаясь завернуть его в мягкое покрывало, и она велела положить младенца рядом с ней, чтобы завернуть его, — это был мальчик, хорошо сложенный, с ножками, которые вырастут длинные и сильные и будут быстро бегать…

Весна стояла недобрая. Холодная и сырая. Пошел дождь и не прекращался много дней. Поток вздулся, земля промокла насквозь. Только прорыв вокруг жилища канаву и отведя воду, смог Медвежонок добиться, чтобы вода не просачивалась под шкуры внутрь. Когда не было дождя, ночью с гор скатывался туман, заполняя каньон, и поутру подолгу боролся с солнцем. Дым очага не выходил из жилища, как должно, в отверстие вверху. Лишь развесив покрывала у огня на веревках, удавалось Пятнистой Черепахе избавиться от сырости. А потом их худышка, их малыш-пушистик, их Лисенок подхватил кашель, от которого нет избавления.

Пятнистая Черепаха давала крошке по каплям чай из оленьей мяты, которая, говорят, полезна для легких, терзаемых долгим кашлем. Не помогло. Быстро обрыскала она весь каньон, нашла наконец кустик красной целебной травы, растерла листья и несколько часов кипятила порошок в воде, приготовляя негустой сироп, который, говорят, помогает размягчить и прогнать застарелый кашель. По каплям давала она ему сироп — и не помогло. Она не знала, что делать дальше, и Медвежонок не знал. Она держала малыша в тепле и нянчила во время кормления, но он ел очень плохо, а через некоторое время и вовсе перестал. Он очень ослаб и совсем расхворался.

Она ни на миг не оставляла малыша, баюкала его, держа на руках, приникнув к нему лицом, но ничто не могло остановить кашель. Звук был тихий, несильный, и все же он наполнял жилище великим страхом. Он бил в уши Медвежонка — тот делал все, что мог, подкладывая дрова в огонь, раздувая очаг, заставляя его жарче пылать и обогревать жилище. Он сварил суп, крепкий и вкусный. и отнес ей, но она и не притронулась. Попробовал сам — суп был хороший, но во рту у него стояла горечь, и он тоже не мог есть. Кашель раздавался теперь совсем слабо, но все равно бил ему в уши, и Медвежонок вышел из вигвама. Была ночь. Облака затянули щербатую четвертушку луны, было очень темно. Он вперился в черноту, потом принялся ходить. Он шагал взад и вперед перед жилищем, и черные мысли кружили в его мозгу. Если б он мог увидеть эту болезнь, он мог бы бороться с ней. Пусть бы она когтила кашлем его тело сильнее, чем рвали когти громадного кугуара, только б ему очутиться рядом с болезнью и вонзить нож туда, где средоточие ее жизни. Но как человеку бороться с тем, чего он не видит? Взад и вперед шагал он, и черные мысли кружили у него в мозгу.

Медвежонок остановился. Вокруг не раздавалось ни звука. Вошел. В тусклом свете догоравшего очага увидел, что она сидит, как и сидела. Она не баюкала на руках крошечный сверток. Кашля не было слышно; не было слышно, как крошечное горло пытается дышать. Не было вообще ни звука.

Он попытался говорить и не мог. У него не было слов. Он подошел к ней, сел рядом, она встала и вместе с неподвижным свертком перешла на другую сторону жилища, села там. Он не пошел за ней. Он сидел неподвижно. Он чувствовал пустоту внутри — нет ни слов, ни, казалось, чувств. Голова его поникла, как у нее, и они сидели совсем неподвижно, и костер догорел, лишь вспыхивали угольки, но и они догорели, и в жилище стало так же темно, как в ночи…

При первых проблесках рассвета он поднял голову. Шея одеревенела, но он не замечал этого, потому что разум его тоже одеревенел от странных мыслей, причинявших боль. У. другой стороны, как и прежде, сидела она; но она тоже подняла голову и смотрела на него. Лицо ее было замкнуто для него. Бессмысленная маска, за которой скрылась Пятнистая Черепаха. Она отвернулась. Встала на колени, положила крошечный сверток на землю перед собой и начала готовить его к погребению. Она держалась так, словно Медвежонка не было рядом. Он подошел к ней, желая помочь, но она отвернулась, и ему ничего не осталось, кроме как стоять и глядеть на нее.

Закончив, она выпрямилась, держа в руках приготовленный крошечный сверток, и по-прежнему так, словно она была здесь одна, словно его не существовало. Он встал перед ней:

— Я отец.

Лицо ее замкнулось, но она посмотрела на него и через миг протянула руки и положила ему на руки крошечный сверток. Медвежонок подождал, пока она собрала вещи, предназначавшиеся для малыша, и, ступая впереди, вышел. Он встал перед жилищем, она стояла за спиной; он посмотрел вокруг. Он обвел взглядом весь каньон и выбрал место. На дальней стене каньона, примерно на уровне человеческого роста, виднелся небольшой уступ, за которым открывалось углубление, образующее неглубокую пещеру. Хорошее место и подходящего размера. Медвежонок пошел туда, и она шла за ним. Он опустил крошечный сверток на уступ, в пещерку. Старательно повернул его на восток, к восходящему солнцу. Взял у нее вещи, которые были вещами малыша, и разложил их вокруг свертка. Острая печаль охватила его. Не было тут пятнистого пони, чтобы зарезать его у могилы, чтобы дух маленького верхом на духе пони мог быстро ехать по тропе, где все следы ведут в одну сторону. Не было тут старца их племени, который спел бы песнь смерти, доставшуюся им от предков, чтобы подбодрить в пути дух маленького. Лишь скорбящий отец, который не мог говорить, а позади него, но не вместе с ним, скорбящая мать, которая не хотела говорить.

Он сидел на земле перед жилищем, скрестив ноги, и курил трубку, но она не принесла покоя. Печаль его была велика, но не находилось для нее слов. Пятнистая Черепаха была в вигваме, лицо ее замкнулось перед ним, и он не мог оставаться там, где она. Он слышал, как она движется. Она вышла и прошла мимо так, словно его не существовало. Она что-то искала; нашла — это был топор из заостренного камня, насаженного на крепкое деревянное топорище, лежавший там, где он оставил его, когда рубил сучья для очага. Держа топор в руке, она вновь прошла мимо него в жилище. И новая печаль охватила его — Медвежонок знал, что она собирается делать, и не мог ее остановить. Можно забрать топор, но тогда она нашла бы иной способ, выждав, пока его не будет поблизости. Он не должен ее останавливать, она поступает согласно обычаю.

Медвежонок ждал. Он услышал глухой удар — топор опустился, рубанул и ударил о камень. Медвежонок все ждал. Она не хочет, чтоб он был рядом. Но больше он не мог ждать. Он вошел и стал у входа. Она остановила кровь и теперь завязывала обрубок среднего пальца на левой руке, отсеченный у первой фаланги. Скорбь и множество печалей поднялись в нем, но лицо ее оставалось маской, непроницаемой для него, и он не смел подойти к ней. Мужчина не может отрубить себе палец, чтоб выразить свою скорбь. Мужчине нужны сильные руки — для охоты, для сражений. Он разорвал рубаху. Правая рука извлекла из ножен на бедре нож. Медвежонок резанул им по груди — сначала раз, потом еще, распарывая кожу и погружая его глубже. Яркая кровь ручейками побежала вниз.