Люди солнца - Том Шервуд

Но нет. Я тогда не знал ещё, что Чарли не прячется где-то в каменных закоулках форта. Его просто не было в замке. Очень, очень было трудно представить, что рыжий маленький плут в упрямом одиночестве прошагает босыми ножонками путь от замка «Шервуд» до Бристоля и вернётся к своему привычному ремеслу.

Барт и милиния

«В одиннадцать лет я сбежал из дома с бродячими музыкантами. Как было не посчитать их высшими существами, если им повинуется это волшебное волшебство: музыка! Спасибо моему отцу, позаботившемуся о моём начальном образовании, – я умел читать и писать. И, написав записку семье (а иначе не отважился бы сбежать, оставив родных в горестных переживаниях), что их Барт отправился путешествовать и искать себе разума, я увязался с весёлой компанией и пришёл в большой город.

Способность и страсть! За те две недели, что мы брели, веселясь беззаботно, собирая обильную овощную и молочную дань с крестьян, зачарованных музыкой, я научился играть на скрипке, флейте и клавесине. Бубен и маракасы даже и не считаю.

И вот в городе наш старший в компании строго сказал мне, что дальше они меня с собой не возьмут. Потому что у меня есть дар Божий, и мне нужно серьёзно учиться. Он определил меня в хорошую музыкальную школу, оставив щедрый подарок: оплату за полгода.

О, что это за волшебное волшебство! Здесь нужно было делать то, что я полюбил делать больше всего на свете: из прекрасных и затейливых сооружений из кожи, дерева и железа извлекать музыку. Струны и дырочки! Деки, меха, колки, клапаны! Все они таили в себе непостижимое: гармоничные звуки. И все они, чувствуя, очевидно, мою к ним яростную любовь, щедро отдавали мне свои сокровища, так что один из сыновей богатого и властного попечителя школы меня возненавидел. Особенно когда я стал лучшим учеником по итогам первого года. Он подстроил мне нехорошее: сломал скрипку, которую добрый старик, учитель-скрипач, тайком давал мне по воскресеньям. Должен же я был обеспечивать себе пропитание и школьную плату! Так вот я по воскресеньям играл в трактире, далеко на окраине, чтобы никто из благородных учеников о таком позорном занятии не узнал. Завистник выследил меня. Он мог бы предать меня огласке и прилепить унизительное прозвище «трактирный фигляр» (такие случаи были в прошлом), но он поступил более расчётливо и жестоко. Сломав скрипку так, что повело даже деку, он оставил меня без инструмента. Учитель-скрипач кое-как исправил поломку, но выдавать мне кормилицу перестал. А тут подоспело время моего превращения. Я почувствовал в себе магию. Музыка была моим сердцем, дыханием, кровью. Я мог сыграть вечернюю усталость белой бабочки, судьбу облачка, плывущего в синеве в знойный полдень, путешествие по комнате голубой ленты, снимаемой с волос перед сном дочерью булочника, которая жила неподалёку от школы. Мои сокурсники безоговорочно признавали во мне эту магию, и зависть росла. Прошёл ещё год, и меня не допустили к экзамену, на котором попечители раздавали награды. Более: меня исключили из школы – не стану говорить, за что и как.

Что было делать? Сердце жаждало познавать и дальше волшебное волшебство, но оно от меня было закрыто.

И случилось так, что счастье блеснуло передо мной любезным и милым лучиком на хмурой и дождливой по-осеннему улице. Проходя мимо богатого дома, я увидел смешную и грустную сцену, происходящую на обнесённом белою балюстрадой крыльце. Хозяин дома выгонял полупьяного человека. Маленький сын хозяина ревел здесь же: он хотел научиться играть на скрипке. Но нетрезвый учитель был необратимо удалён, и я, шмыгнув за его спиной, вбежал на крыльцо. Молча взяв из рук онемевшего мальчика скрипку, я быстро, пока не взметнулся гнев его отца, вскинул скрипку к плечу и коротко проиграл только что произошедшую сцену. Захлопнувший рот владелец дома схватил меня за шиворот, втащил в гостиную и предложил неслыханно щедрую плату за обучение его сына. Сейчас я скажу такое, отчего можно будет понять, насколько неслыханной была плата: после года моей службы у юного скрипача я смог купить себе собственный инструмент! Скрипку продавали на рынке довольно недорого, поскольку с нижней деки немного облез лак. В первый же день я перелачил деку, не попав в колер. И назвал её по характеру её нового цвета: «Лиса».

Когда мальчик выучился всему тому, что я мог ему передать, мы очень тепло расстались. Отец мальчика стал искать учителя по клавесину, а я… обнаружил огромную, невероятную, высочайшую школу! Опера! Перемещаясь по Европе, я посещал все главные города и в каждом находил концертные залы. И, хотя плата за ложу была чудовищно высокой, я шёл на это. Всё, что удавалось заработать примерно за месяц игры в трактирах, я разом тратил на отдельную ложу. Это было необходимо, поскольку во время музыки я вёл себя нездорово: дрожал, всхлипывал, с закрытыми глазами кивал головою. Руки помавали возле лица, а само лицо очень часто заливали неудержимые слёзы. Но за три года моих путешествий я узнал волшебные творения самых известных и талантливых мастеров.

Однажды судьба привела меня на корабль, капитан которого очень любил слушать скрипку. Так я покинул Европу и прибыл в милый и прекрасный Бристоль. Здесь меня настигла внезапная коварность судьбы: простыв в сыром климате и перестав играть, я быстро истратил капитанское вознаграждение и вынужден был поселиться в гнилом чердачном чулане у одной прачки. Многие дни мне не на что было есть, поскольку те деньги, которые позволяло заработать моё пошатнувшееся здоровье, я отдавал за кров. Признаюсь, я даже составил конкуренцию тем несчастным, которые по вечерам обследуют мусорные кучи возле трактиров и постоялых дворов. Но в моей жизни снова сверкнул тот самый лучик! Однажды я увидел сквозь щели чулана юную прекрасную девушку, которая растягивала по верёвкам свежевыстиранное бельё. Она напевала что-то, такое искреннее, такое домашнее! Останавливалась иногда, со стоном опускала изглоданные работой руки, и снова тихим и радостным голоском начинала петь. А я лежал на дощатом своём одре и отчаянно мучился и от того, что подсматриваю, и от того, что не могу не слушать волшебные колокольчики этого весёлого усталого ручейка.

Теперь, когда состоялось моё признание, надеясь, что его расценят как идущее от доброго сердца, в качестве ответного дара за этот ручеёк я предлагаю то единственное, на что сегодня способен: ночью, – хотя и не поздно, часов в одиннадцать, – я сыграю на крыше эту поющую девушку и моё вынужденное странное, половинчатое свидание с ней. И, если кто-то станет кричать из окон, укорять меня за нарушение предсонной тишины, швырять на голос Лисы картофелинами, мягко подскакивающими на тёплой после солнечного дня черепице – я буду рад: если слышат эти милые горожане, – значит, слышно и ей».