Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

А кто, кроме Зюльмы Карро, понимает его? Его отношения с Гидобони-Висконти становятся менее теплыми. Хотя Contessa и любит Бальзака, она устает от этой беспокойной жизни, от этих постоянных долгов, от этих судебных исполнителей, осаждающих его со всех сторон. Да, кажется, и Бальзак уже исчерпал все радости этой любовной связи. Сара никогда не требовала и не обещала верности. Она втайне применяла в жизни свои собственные, британские принципы морали. Ей было известно о романе Бальзака с Ганской, и он ее не смущал. Впрочем, переписка Бальзака с его Евой стала более вялой. Надежды неизменно сменялись разочарованием, и их затягивал туман забвения. Появлялись другие женщины, ибо Бальзак не умел противиться соблазну любовного приключения, которое могло стать сюжетом романа.

В апреле 1839 года он напечатал в "Ле Сьекль", директором которого был его приятель Дютак, первую часть "Беатрисы". По поводу этого романа Бальзак получил письмо. Его корреспондентка была, как она сообщила, молодая девица, уроженка Геранды, а посему поклонница, вдвойне заинтересованная книгой: во-первых, история, описываемая там, развертывалась в ее родных краях, а во-вторых, героиню романа зовут так же, как и ее, - Фелисите. Странная причина для восхищения глубоким произведением, но находятся и такие читательницы. Бальзаку доставляла удовольствие эта переписка, потому что "юная солеварка" выступила в роли боязливой влюбленной, очарованной великим и недоступным человеком. Зная, что он находится в Жарди и выздоравливает там, после того, как вывихнул себе ногу, барышня послала ему вышитый коврик с цветочным узором, и Бальзак подтвердил получение посылки.

3 июля 1839 года:

"Мадемуазель! Я еще не могу ходить, и этим плачевным обстоятельством объясняется запоздание в присылке моих жалких цветов риторики взамен ваших прелестных букетов, которые стоят безумного труда и прекрасны, как творение волшебницы, заточенной в темницу.

Чувства, выраженные в вашем письме, конечно, извинят меня за то, что я бегу из Парижа в деревню, ибо Париж губителен для некоторых душ. В конце недели я вышлю книги, если они к тому времени будут переплетены, по адресу, указанному вами.

Поскольку вы подражаете Господу Богу и дарите смертным свои щедроты, не показываясь им, я выражу в письме то, что хотел бы сказать вам устно: меня растрогали чувства, которым я обязан вашим письмом, и я ответил на него лишь потому, что чувства эти отличаются, на мой взгляд, от любопытства, которому дают волю авторы других посланий ко мне.

То, что вы говорите на прощанье, показывает, какая у вас поэтическая душа. Искренние порывы сердца всегда красноречивы, и, когда я думаю обо всем, что мне пришлось потерять, я нахожу, что вы поступаете хорошо. Но смею уверить вас, не увидев вашего таинственного личика, я больше и думать не стану ни о Бретани, Ни о тех прекрасных краях, где вы живете.

Я подал повод к некоторым сплетням обо мне, но если ваша крестная мамаша, может быть, и права в своих утверждениях, умоляю вас поверить мне, мадемуазель, что не только среди писателей, но и вообще среди мужчин я принадлежу к числу тех, кто может лишь бескорыстно восхищаться вами, даже если б я не оказался предметом, как вы говорите, романтической направленности вашего ума. Наш брат больше, чем все прочие вместе взятые, знает, как редко встречается это благородное чистосердечие, которое выгодно отличается от пошлых условностей. Прошу вас, гоните от себя мысль, которая была бы для меня горькой. Позвольте мне выразить вам свою признательность и поблагодарить за все ваши знаки внимания..."

Письма этой новой незнакомки представляли собой весьма любопытную смесь подлинных фактов и бесстыдной лжи. Хвастаясь тем, что она принадлежит к старинному дворянству, Элен-Мари-Фелисите де Валет говорила правду. И тут же она лгала, сообщая, что мать ее "жива и находится при ней". Госпожа де Валет умерла за двадцать один год до этого.

Элен называла себя бретонкой и говорила, что она не замужем. Она действительно по происхождению бретонка, так как родилась в Рошфор-сюр-Мер и воспитывалась в монастырском пансионе в Ванне. Но то, что она никогда не была замужем, - чистейшая ложь. Она была единственной дочерью морского офицера, который, овдовев, постригся в монахи, и вышла замуж рано, в семнадцать лет, за пятидесятилетнего вдовца-нотариуса, у которого был юноша сын. В 1839 году, когда Элен задумала завоевать Бальзака, ей было тридцать лет, она заказывала гравировать на своей почтовой бумаге графскую корону и больше уж не желала, чтобы ее называли "вдова Гужона".

Ее супружеская жизнь была недолгой: замуж она вышла 18 января 1826 года, а 25 ноября 1827 года овдовела. По завещанию покойный муж оставил ей в полную собственность четвертую часть своего движимого имущества, которую она могла передавать и по наследству. Он оставил ей также, но лишь в пользование, четвертую часть недвижимого имущества; все остальное ваннский нотариус назначил своему сыну от первого брака. Особым пунктом завещания оговаривалось, что молодая вдова, достигшая всего лишь девятнадцати лет, теряет право на пользование недвижимым имуществом, если выйдет замуж второй раз. Элен Гужон не хотела признаваться Бальзаку ни в том, что она вдова, ни в том, что у нее есть любовник и внебрачный сын. Она состояла в постоянной связи с дворянином, владельцем замка на берегах Шера, графом Мулине д'Ардемаром, и от него у нее в 1831 году родился мальчик, нареченный Эженом. С графом она обращалась, как с супругом, то есть питала к нему больше уважения, чем любви, и бессовестно изменяла ему.

В ее жизни был еще и второй покровитель - барон Ипполит Ларэ, военный врач (так же как его знаменитый отец) и "самый обаятельный человек на свете" питал к ней глубокую привязанность, длившуюся всю его жизнь. В 1839 году Прекрасная Солеварка жила то в Бретани, то в Париже, где у нее было пристанище - "простая мансарда художника" в доме номер 12 по улице Кастильон. В конце осени она получила от Бальзака разрешение посетить его в Виль д'Авре. Когда она явилась туда, писателя не было в Жарди. Она смело проникла в дом и даже дерзнула взять там какую-то вещь на память. "Я чувствовала все неприличие воровства, которое я позволила себе совершить у вас. Но я была как безумная, да, я как безумная плакала от радости, от счастья, что я вдруг оказалась в тех местах, которые вам нравилось устраивать по своему вкусу, которые вы любили. Простите же мне, как прощают безумцам..."

Должно быть, Элен присвоила себе чернильницу Бальзака, потому что "взамен" подарила ему ту чернильницу, которую ей завещала ее крестная мать, госпожа де Ламуаньон. Из письма в письмо смелая мистификаторша продолжала сочинять историю своей жизни. Вот она сообщает, что вышла замуж. Ей приходится расстаться с Бретанью, и на прощание она раздарила приятельницам "все свои девичьи безделушки"... "Буду ли я счастлива? Одному Богу это ведомо! Мне жаль расставаться с родным краем, и, однако ж, единственная радость, которую я там изведала, исходила от вас. Я найду ее повсюду..." Такое восторженное поклонение, предметом которого оказался Бальзак, не могло не соблазнить его. В начале 1840 года Элен явилась к нему собственной персоной, великодушно предложила денежную помощь и не проявила неприступной добродетели. В марте Бальзак уже называет ее "моя дорогая Мари" (симптом безошибочный), занимает у нее десять тысяч франков - тоже разоблачающая примета; обещает вернуть деньги после торжества "Вотрена" и, так как не может расплатиться, дарит ей корректурные оттиски "Беатрисы", собственноручно правленные им.

"Моя дорогая Мари! Вот отработанные корректурные оттиски "Беатрисы", книги, к которой я благодаря вам питаю такую привязанность, какой никогда не чувствовал ни к одному своему произведению, и которая оказалась связующим звеном, породившим нашу дружбу. Я дарю такие вещи только тем, кто любит меня... и среди тех, кому я дарил их, не знаю сердца более чистого, более благородного, чем ваше... Шлю тысячу поцелуев. Addio, cara".

Эти излияния, это подношение рукописей составляют в глазах Бальзака доказательство любви. И они ни к чему не обязывают. Однако ему приятно было думать, что его любит ангел чистоты, дочь первобытной Бретани. Через месяц он сообщает Элен, что пишет новую пьесу, "Меркаде", и из доходов за нее заплатит долги, которые не мог погасить "Вотрен". "В октябре я заплачу по своей театральной закладной... Пишу об этом наспех, чтобы успокоить вас, бесценное мое сокровище. Спасибо за письмо, милая душечка..."

Но "очень скоро бретонскому ангелу подрезали крылышки". Некий Эдмон Кадор (кажется, это был не кто иной, как Роже де Бовуар, журналист, писавший под разными псевдонимами) сделал Бальзаку неоспоримые и неприятные разоблачения: Элен де Валет - вдова, фамилия ее по мужу Гужон; она признала своим незаконного ребенка, рожденного ею вне брака; ее открыто содержат два богатых человека; у нее было много мимолетных увлечений, и в числе ее любовников состоял и сам доносчик. Бальзак, жертва мистификации, написал мистификаторше (которая проводила то лето в Бретани), потребовал от нее объяснений. Она потеряла самообладание.