Украшения строптивых - Арсений Миронов

Что теперь делать? Хвататься за кинжал? Или снова глотать лепестки одоленя — притворяться кретином дубровичем и доказывать, что сестрица больна на голову? Что сумасшедшая морамская селянка возомнила себя княжной?

— Не гневайся, добрый боярин… — над ухом кто-то почтительно кашлянул. — Экхм… А… правда ли, ты будешь… наследник Властовский?

Впервые в жизни закружилась голова. Данька медленно приподнял взгляд. Посмотрел исподлобья:

Что???

Солнце бьет в глаза, он едва различил фигуру коренастого бородача, почтительно склонившегося в полупоклоне… Вдруг — бородач отшатнулся, уступая кому-то дорогу. Сбоку надвинулась медленная тень: Данила увидел босые ноги в золотистых песчинках, чуть выше — подол малиновой сорочки! Быстро вскинул голову — на фоне солнечного неба разглядел только темный контур: вытянутая шея, оттопыренные уши, дрожащий оселедец болтается у щеки.

— Истинно ли, добрый человек, ты есть наследник покойного нашего владыки Всеволода? — негромко спросил голос Стыри Хлестаного.

Данька обернулся и посмотрел на Руту. Увидел широко распахнутые глаза: удивление, почти недоумение мелькнуло в девичьем взгляде.

И тогда Данька вздохнул. Посмотрел в небо…

И твердо ответил на вопрос.

IV

А за то, что Россию обидели —

Емельян Пугачев не простит.

В верблюжьем безрукавом армяке с кровавыми пятнами по подолу, в синей степняцкой шапке набекрень, с расшитой княжеской тесьмою в желтых волосах, ничуть не шаркающей походкой бывшего десантника ранним полдником восемнадцатого числа летнего месяца травокоса на высокую корму флагманского ушкуя вышел младший наследник Всеволода Властовского, княжич Зверко.

Тряхнув крупной головой, медленно отведя от лица длинные пряди, наследник посмотрел вперед, на воду, на пылающее солнце, разлитое по ряби теплых волн. Долгие дни, скоро солнцеворот. Около восьми вечера, а оно знай себе жарит…

Флагманский корабль «Будимир» тяжело катился вниз по железной дороге большого влажского течения. В надутом парусе гудел, старательно толкался молодой полуденный ветрище, трудолюбивый батрак на жниве стрибожей. Вместе с ветром сзади наносило сплошной шум, и треск, и плески, несмолкающий хохот голосов: гигантская воровская флотилия из восемнадцати кораблей шла позади флагмана.

Зверко уже устал от этих криков, бесконечных восклицаний «Слава наследнику!» и призывов идти войной на Властов — отбивать у Мокошиных прихвостней главный трон Залесья. Иногда казалось, что расшитая тесемка обжигает кожу на лбу, охватывает голову горячим кольцом… Непривычно быть княжичем. Странно видеть, как огромные мужики, сплошь покрытые шрамами, почтительно кланяются ему; как срывает шапки и восторженно машет лезвиями буйная речная молодежь.

Едва удерживая в руке глиняную мису с пареной репой, снизу, с палубы, кряхтя и постанывая, вскарабкался грибовидный дедушка в гигантских. лаптях. Поставил блюдо на лавку, хищно навис над кушаньем, плотоядно сожмурился на чудесно разваренные корнеплоды под темным медом… Быстро огладил бороденку — и решительно выхватил из-за голенища боевую липовую ложку.

— И все жа Буштенька чудешно репу запаривает, — заметил дедушка через минуту, перешамкивая честно заслуженный ужин. — Хошь половинку?

— Спасибо, деда Посух. Не откажусь, — сказал наследник.

— И хорошо, што не желаешь! — кивнул старикашка, немедленно и нагло прикидываясь тугоухим. — Мне и шамому маловато будет. Не хошь — как хошь; была бы чешть предложена…

Наследник рассмеялся, покачал головой.

— Ох, молодежь пошла! — не унимается древнерусский пасечник Посух. — Уже проштецкую народную пишчу не употребляют! От репочки пареной носяру воротят! Привыкли, понимашь, к воздушной кукурузде!

Зверко не слушает. Он смотрит, как по левому берегу, по горбатой хребтине холма замелькали темные бревенчатые избушки, запестрило грядками-огородами. Домики приземистые — не то что многоярусные светлые терема стожаричей…

Наследник смотрел на узкие оконца, похожие на бойницы, на двухметровые частоколы. Ясно: племенные угодья Стожара закончились — началась нережская земля. Должно быть, это и есть знаменитое село Ключистое, где каждой весною налетающие торокане вырезают половину населения… А значит, теперь и до пограничного Висохолма недалеко.

— Шлышь, Данилка! Неужто всю ражбойную ораву потащишь в Калин? — вдруг спросил дедушка Посух. Он уже управился с репой и теперь облизывал ложку, вопросительно моргая голубыми пуговками из-под соломенной шляпы.

— Они помогут мне выручить брата Михайлу, — ответил наследник. — И пожалуйста, деда Посух… не называйте меня Данилой. Мое имя — Зверко.

— Ты ври, — предложил старик, — да не завирайся. Напрасно ты, Данька, опять притворяесси. Притворишка-шаможванец! Шперва коганым иножемцем притворялша. А теперича вот нашледничка из себе корчишь…

— Я не корчу. Этим людям нужна надежда. Им нужен я — княжич Зверко.

Снизу, из подпалубка, донеслись приглушенные удары и дикий, хриплый рев — Данька поморщился (едва заметно побледнел), Посух печально почесал затылок. Это ревел Потап. Косолапого приятеля пришлось запереть в железную клетку… Он почему-то взбесился: все норовил кинуться на наследника и разорвать в кровавые клочья. Стыря предложил заколоть медведя, но наследник не позволил.

Полчаса назад княжич Зверко спускался в подпалубный муравленый чердак, чтобы отыскать в ворохе воровских трофеев свой любимый меч, кистень и доспех. Изможденный медведь спал, неловко уткнувшись зареванной мордой в железные прутья. Рядом с ним, прямо в клетке, сидела грустная девочка Бустя. Она гладила Потапа по грязному загривку и что-то бормотала. «Мы спасем дядьку Михайлу, Потапушка… Все будет ладненько, как встарь»…

С самой Бустенькой тоже творилось неладное. Вот уже несколько часов — с того самого момента, как Данька вернулся в шумной компании новых друзей-ярыжек и приказал называть себя наследником Властовским — Бустя наотрез отказывалась с ним разговаривать. Пролезала меж прутьев клетки и пряталась за ревущего Потапа. Глядела исподлобья, недобро — точно как вчера, когда Данька был впервые уличен в подглядывании у окна Михайлиной избушки в лесу.

— Жаврался ты Данилка. — Посух погрозил ложкой. — Ну погляди на собе: какой ты князь? Князь-млязь-без-мыла-влазь! Опять чужую личинку на харю начепил, гумноед!

— Личины иногда приносят пользу, — негромко сказал наследник. — Они помогают людям жить…

— Подыхать оне весьма помогают, вот што! Подумай башкой! — Посух звонко цокнул ложкою в собственный морщинистый лоб. — От вранья одна гниль процветает! Шмотри: почему на тебя давеча Штыря налетел? Да ведь ты сам коганым купцом прикинулся! Вот Штыря и озлился, што иножемец рушшкую девку на коганую чужбину увозит. Оттого и драка, и девицу похитили!

— Слышь, дед! — Данька обернулся почти раздраженно. — Отчего ты такой умный? И честный? А? Признайся: ты — волшебник, да?

— Я не умный, — подбоченился дед. — Я премудрый. Понял ражницу?

— Нет, не понял! — Данька тяжело надвинулся на гордого старичка. — Мне… очень многие вещи непонятны, деда Посух. Например, объясни: почему ты не заснул, когда я распылил сон-траву во время драки? Все храпят — а ты бодрый, как кузнечик! И меня разбудил…

— Дык… — Посух попытался почесать темя сквозь соломенную шляпу. — У меня ить… эта… штарческая бешшонница! Ага. Ждоровье шалит, нервишки фулюганят. Вожрашт ужо такой: не шпится мне чегойта!

— Не хитри, дед. Ты — колдун…

— ШТО? ЩА Я ТАБЕ ЛАПТЕМ ПРОМЕЖ ГЛАЗ! — Посух подскочил как ужаленный, соломенная борода гневно затряслась. — Пошто пожилого человека обижаешь? Шам ты колдун! Чародей-мародей-обожрался-желудей! На себе погляди! Вонючие пирожки по углам подбирает! Гнилую плесень в мешочки копит! Жележную дуру с крыльями приручил! Шлыхано ли: рушшкий богатырь, а дивий чароперштень начепил ровно колечко обручально! С кем обручился, дурень? А шнимать как шобирался? С кровью? Насилу я тот перштень с пальца твоего штащил — ажно в кожу врезался, гнида! Тьфу! Хошь бы шпашибо шказал…

— Угу. — Данила нагнулся, с интересом заглядывая под дрожащую от гнева шляпу. — Так это вы, дедушка, мой перстень стащили?

— Ражумеется, — фыркнул пасечник. — Ты давеча дремной травы нанюхался и давай храпеть. Я его и штащил, пока ты шпал. Шоб табе не больно было. Понял, неблагодарная харя? Эх, Данилка! Ежли б ты жнал, школько ражноображных чудовищ энтот перстешь до тебя носило… подумать боязно — штошнить может.

— Колечко… у вас?

— Да… экхм… вышвырнул, кажись, кудай-то… — Посух замялся, отвел взгляд. — Пошлухай, Данилка: плюнь ты на энтот гадский перштень. Давай, повторяй жа мной: харк — тьху!!!