Первая Мировая война - Анатолий Уткин

Россия могла быть полезна Западу поддержкой его послевоенных условий. Император Николай согласился с французской позицией по поводу левого берега Рейна, с заявлением Думерга о непризнании за Гогенцоллернами права говорить от имени Германии. В двенадцатом часу истории произошел обмен мнениями о будущем союза, об объединении навсегда. Ирония истории. Союзники стояли на грани событий, принесших почти столетнее отчуждение России и Запада.

За столом парадного обеда Палеолог сидел рядом с престарелым министром двора Фредериксом и размышлял о касте "балтийских баронов", которые, начиная с царствования Анны Иоанновны управляли Россией и, будучи лично преданными царям, имели мало общего с русскими. Все их родственники находилась на военной или гражданской службе в Германии. Фредерикса интересовало будущее — союзники после войны должны оказывать друг другу помощь в случае внутренних беспорядков, для борьбы с революцией.

Значение Британии как лидера Запада было подчеркнуто местом Бьюкенена по правую руку от императора. В беседе между ними доминировали две темы: продовольственный кризис и численность русской армии. Собеседники согласились, что нехватка хлеба поведет к забастовкам. Что касается огромных людских ресурсов России, то Бьюкенен заметил, что страна нуждается в более эффективном их использовании. Следовало по примеру Германии установить обязательную для всех граждан вспомогательную службу. Император обещал подумать над этими вопросами. Осталось ли у него время?

Со своей стороны Россия запросила Запад о материальной помощи. В меньшей степени Англия, в большей — перенапрягшаяся Франция — не видели возможности оказания помощи в просимых русскими размерах. Палеолог оценил запросы русского генерального штаба как чрезмерные: вопрос заключался не в том, чего России недостает, а в контроле над имеющимися ресурсами. Зачем посылать России пушки, пулеметы, снаряды, аэропланы (столь нужные западным союзникам), если у нее нет ни возможности доставить их на фронт, ни воли воспользоваться ими?{534}

Представители Запада впервые обсуждали стратегические вопросы с российской оппозицией. Пока еще Запад служил для этой оппозиции сдерживающим началом. Говоря с руководителями кадетской партии, министр Думерг убеждал их: "Терпение". Милюков и Маклаков вскочили как ужаленные: "Мы истощили свое терпение". Маклаков вспомнил слова Мирабо: "Берегитесь просить отсрочки. Неучастие никогда ее не ждет".

Западные министры умоляли учитывать нужды военного времени. Они интересовались мнением народа об убийстве Распутина и услышали в ответ следующее: "Для мужиков Распутин стал мучеником. Он был из народа; доводил до царя голос народа; защищал народ от придворных: и вот придворные убили его. Вот что повторяется во всех избах".

При таком состоянии дел в России мнение специалистов было очень далеким от оптимизма.

Участникам встречи было интересно мнение генерала Кастельно, побывавшего на галицийском фронте. "Дух войск показался мне превосходным; люди сильны, хорошо натренированы, полны мужества, с прекрасными светлыми и кроткими глазами... но высшее командование плохо организовано, вооружение совершенно недостаточное, служба транспорта желает много лучшего. И, что может быть еще важнее, очевидна слабость технического обучения. В русской армии недостаточно освободились от устаревших методов; она отстала больше, чем на год, от западных армий; русская армия сейчас не способна провести наступление в большом масштабе".

На этой последней крупной встрече Россия и Запад обменялись мнениями о блокаде Греции, о недостаточности японской помощи, о потенциале американского вмешательства, о критическом положении Румынии, о путях координации действий союзников. Представители Запада попытались определить потребности русской армии в материальной области, они начали разработку способов их удовлетворения. Но впервые на высшем межсоюзническом уровне не было ощущения стабильности. Реальность как бы стала зыбкой, над присутствующими витало предчувствие перемен. И западные дипломаты не пытались замаскировать этого предчувствия, напротив, они желали передать в свои столицы чувство горькой реальности.

Состоявшаяся в Петербурге конференция "еще раз доказала (приходит к выводу Ллойд Джордж) гибельные последствия российской неспособности и западного эгоизма. Бессистемные и не способные что-либо дать методы русского самодержавия были хорошо известны на Западе. Но союзные делегации только теперь впервые вполне уяснили себе, насколько эгоизм и глупость военного руководства Франции и Англии, настаивавшего на сосредоточении всех усилий на западном фронте, и вытекающее отсюда пренебрежение к затруднениям и лишениям восточного союзника способствовали тому хаосу и разрухе, которые вскоре вызвали окончательный крах России. Союзные делегации застали Россию в состоянии полной дезорганизации, хаоса и беспорядка, раздираемой партийной борьбой, пронизанной германской пропагандой и шпионажем, разъедаемой взяточничеством".

В отчете военному кабинету лорд Милнер писал: "В России господствует заметное разочарование в войне. Как бы пренебрежительно ни относились в России к человеческой жизни, огромные потери России (6 миллионов русских убито, взято в плен или искалечено) начинают сказываться на народном сознании. Русские с горечью видят, что исключительные потери России не были неизбежны, они знают, что русские солдаты, храбрость которых несомненна, никогда не имели в этой войне и до сих пор не имеют подлинных шансов на успех вследствие вопиющего недостатка в военном снаряжении".

На передовой позиции русские солдаты спрашивали англичан, "приходилось ли английским солдатам на западном фронте разрывать колючую проволоку голыми руками".

Милнер продолжает: "Русские — весьма чувствительные, впечатлительные и неустойчивые люди... В воздухе чувствуется общее недовольство и смутная неудовлетворенность, которые легко могут перейти в отвращение к войне... С русскими нужно обращаться крайне бережно, особенно англичанам".

Когда сэра Уолтера Лейтона по возвращении спросили, "охотно ли русские воюют", он ответил: "Нет, они думают лишь о предстоящей революции". Тем, кто как Черчилль считает, что царский режим был свергнут в гот самый час, когда стоял накануне победы, рекомендуется прочитать конфиденциальный отчет лорда Милнера.

Палеолог 21 февраля 1917 г. просил Думерга передать президенту республики, что "в России назрел революционный кризис. С каждым днем русский народ все больше утрачивает интерес к войне, а анархистский дух распространяется во всех классах, даже в армии... время больше не работает в России на нас, мы должны теперь предвидеть банкротство нашей союзницы и сделать из этого все необходимые выводы"{535}.

Впечатления Думерга совпадали с мнением посла. Россия приготовилась к решительным переменам в худший для этого час — когда противник оккупировал ее территорию и когда лишь единство могло ее спасти. Легкость, с которой русские готовы были подвергнуть свою судьбу испытанию, изумляла Запад, словно Россия была непотопляемым судном в океане мировой ярости. Палеолог записал накануне Февральской революции: "На какую ни стать точку зрения политическую, умственную, нравственную, религиозную — русский представляет собой всегда парадоксальное явление чрезмерной покорности, соединенной с сильнейшим духом возмущения. Мужик известен своим терпением и фатализмом, своим добродушием и пассивностью, он иногда поразительно прекрасен в своей кротости и покорности. Но вот он вдруг переходит к протесту и бунту. И тотчас же его неистовство доводит его до ужасных преступлений и жестокой мести, до пароксизма и дикости"{536}.

Перенапряжение войны

Дж. Бьюкенен предоставил в Лондон свой анализ 18 февраля 1917 г. Две ноты ощутимы: достигнутый уровень отношений удовлетворителен, но будущее малообещающе. "Англо-русские отношения никогда не были лучше, чем в настоящее время. Как император, так и большинство русского народа твердо поддерживают англо-русский союз... Масса народа вполне оценивает огромные услуги, которые оказала Великобритания своим флотом, армией и казной, и именно от нее они ожидают осуществления своих надежд на окончательную победу... Большинство народа, включая правительство и армию, едины в решимости вести борьбу до победного конца, но на этом национальное единство кончается. Важнейший фактор — император — плачевно слаб; единственный пункт, в котором мы можем рассчитывать на его твердость — это война, тем более, что императрица, которая в действительности правит Россией, держится здравых взглядов в этом вопросе. Она не является, как это часто утверждают, немкой, работающей в интересах Германии, но она реакционерка, желающая сохранить самодержавие в неприкосновенности для своего сына; именно поэтому она побуждает императора избирать себе в министры людей, на которых она может положиться в том отношении, что они будут проводить твердую политику, при этом их способности совершенно не принимаются во внимание; в этом она действует как бессознательное других, которые действительно являются германскими агентами"{537}.