Екатерина Фурцева. Женщина во власти - Сергей Сергеевич Войтиков

в отсутствие «дорогого Леонида Ильича» (А. Н. Шелепин, Д. Ф. Устинов, Н. В. Подгорный и Ю. В. Андропов), «согласились с мнением отдела»[913].

М. А. Шолохов и Е. А. Фурцева в группе писателей. 1960 г. [ЦГА Москвы]

Мстислав Леопольдович логично заметил, что если бы в свое время Михаил Шолохов отказался принять премию из рук присудивших ее Борису Пастернаку «по соображениям Холодной войны»[914], он бы понял, что и дальше мы не доверяем объективности и честности шведских академиков. Однако кампания вокруг присуждения Нобелевской премии Александру Солженицыну означает, логично утверждал Мстислав Ростропович, избирательность в принятии или непринятии советским руководством указанной премии.

В ноябре КГБ при Совете Министров СССР информировал ЦК КПСС о том, что открытое письмо Ростроповича вызвало газетную шумиху в ФРГ. Комитет госбезопасности предложил принять ряд мер по пресечению распространения крамолы за границей. В частности, по совету первого заместителя председателя КГБ Семена Кузьмича Цвигуна находившаяся в то время в Праге Фурцева должна была пригласить Мстислава Леопольдовича в Чехословакию и решить вопрос о прекращении его гастролей. Кроме того, предложили под благовидным предлогом отложить поездку в Австрию Галины Павловны, выезд которой был запланирован на 16 ноября. Примечательно, что Екатерина Алексеевна со своей стороны просила Центральный комитет партии не отменять поездку певицы: «…запрещение выезда Вишневской в настоящих условиях могло бы явиться дополнительным поводом для продолжения и усиления антисоветской пропаганды, вызванной письмом Ростроповича»[915]. Сама Вишневская не без оснований опасалась, что ее могли не выпустить для окончания записи «Бориса Годунова» с Гербертом фон Караяном. Она надеялась, что, поскольку половина записи уже сделана, маэстро своим авторитетом добьется разрешения на выезд[916]. Очень вероятно, что эти соображения вкупе с письмом в ЦК КПСС министра культуры возымели «кумулятивный эффект».

Т. Н. Хренников, Д. Д. Шостакович и Е. А. Фурцева в первом ряду (слева направо) во время одного из заседаний в Кремле. 1959 г. [ЦГА Москвы]

Подчеркнем, что возмущены антисоветским поступком Мстислава Ростроповича были не только партийные руководители, но и товарищи Мстислава Леопольдовича по «музыкальному фронту». Заместитель Фурцевой Василий Кухарский направил в ЦК КПСС записку, в которой доложил, что Дмитрий Шостакович, несмотря на многолетнюю дружбу с Мстиславом Ростроповичем, «в самых сильных выражениях квалифицировал поведение Ростроповича и как недопустимое и безобразное»[917]. В тот же день послание аналогичного содержания направил в ЦК и Тихон Хренников. Руководитель Союза композиторов СССР прямо заявил: все, с кем ему приходилось беседовать, возмущены поведением Мстислава Ростроповича. Родион Щедрин с негодованием заявил о том, что подобное поведение недостойно советского гражданина, Арам Хачатурян не удержался от брани. Георгий Свиридов подчеркнул, что Ростроповичу свойственны самореклама и крайний эгоцентризм[918]. Василий Шауро, ознакомившись с обеими записками, направил их наверх. Они попали на стол Александру Яковлеву, который, по его собственному признанию, делал карьеру в партаппарате для того, чтобы доконать уже фактически мертвую, лишенную какой-либо идеи империю — прямо как Ромул Великий в известной пьесе Фридриха Дюрренматта.

Мстислав Ростропович помимо письма в защиту Солженицына начал держать себя нарочито резко с ведомствами культуры и концертными организациями. В ответ руководящие товарищи приняли меры. Во-первых, перенесли гастроли маэстро на более поздние сроки. Во-вторых, создали условия для активизации исполнительской деятельности Мстислава Леопольдовича внутри страны. Если в 1970 году Ростропович дал в СССР 28 концертов, в 1971 году — 118, в 1972 году — 81, а в 1973 году — 130.

Однако меры эти вызвали у Мстислава Ростроповича исключительно чувство раздражения. Когда в 1973 году Министерство культуры СССР запланировало гастроли Ростроповича в ряде социалистических и капиталистических стран, Мстислав Леопольдович заявил Екатерине Алексеевне Фурцевой, что выезжать за границу он не намерен. И при этом сослался на обширный график внутрисоюзных гастролей. Это было туше. Как в том анекдоте об актере: «Какой Голливуд? У меня сейчас елки!» В январе 1974 года Ростропович, находясь в Париже, заявил иностранным корреспондентам, что в 1972–1973 годах ему было запрещено выезжать из Советского Союза. В данном случае он фактически подставил Фурцеву и ее товарищей из ЦК КПСС под идеологический огонь капиталистического блока[919].

Роман «Август четырнадцатого» вышел за границей в 1971 году, вызвав грандиозный скандал. Находясь в ФРГ, делегат XXIV съезда КПСС Константин Симонов 22 апреля 1971 года высказался за публикацию романа «Август четырнадцатого» в СССР. Константин Михайлович прямо заявил: исключение Александра Исаевича из Союза писателей СССР едва ли станет «лучшей воспитательной мерой». Симонов также выступил с критикой советской цензуры в ее тогдашнем варианте:

— Я не намерен скрывать, что у нас существует цензура, и было бы странным, если бы я как писатель сказал, что люблю ее. Однако она нужна. Она была введена Лениным на трех условиях: не допускать к печати ни контрреволюционной, ни мистической, ни порнографической литературы. Тогда, когда цензура выходит из рамок этого ограничения, она мне совсем не по душе[920].

Р. К. Щедрин. 1975 г. [ЦГА Москвы]

Павел Романов, докладывая об этом 29 апреля Центральному комитету, сделал вполне логичный вывод о том, что заявления Симонова можно расценивать как апелляцию к западному общественному мнению по вопросам, которые касаются внутренней политики нашей партии в области руководства литературой и искусством[921].

В июне 1971 года роман «Август четырнадцатого» был напечатан в Париже эмигрантским издательством «ИМКА-пресс» тиражом 20 тыс. экземпляров. Западногерманская «Франкфуртер альгемайне» констатировала, что, поскольку публикацию завершает послесловие за подписью Солженицына, нет никаких сомнений в том, что Александр Исаевич лично дал согласие на выход романа за рубежом. (А что ему еще оставалось делать?)

В рецензиях подчеркивалось, что Солженицын бросал вызов «самой основе сталинского и неосталинского (! — С. В.) режима», с любовью воспевая (это станет лейтмотивом девяностых и нулевых годов XXI века) Россию, которую мы-де потеряли. Это при том, что в уста офицера-генштабиста сам Александр Исаевич вложил провокационное:

— Россией должны править дураки, Россия не может иначе.

Павел Романов весьма прозорливо докладывал в ЦК КПСС: Александр Солженицын использовал старый, проверенный метод, который не позволял упечь его за решетку по 58-й статье — перенося действия в дореволюционное время, при том что любой читатель сразу понимал, что автор поднимал проблемы советского общества на фоне исторических событий прошлого[922].

Американская «Интернэшл геральд трибюн» 18 июня опубликовала текст эпилога-обращения Александра Солженицына, в котором писатель разъяснял зарубежным читателям: книга не может быть опубликована в Советском Союзе вследствие непонятных любому здравомыслящему человеку цензурных запретов, и в частности требования написания слова «Бог» со строчной буквы. Справедливо признавая последнее «самым примитивным проявлением атеистической ограниченности», Александр Исаевич недоумевал, почему в названии «Районное Управление Заготовок» все слова начинались с прописной буквы, в то время как «обозначение наивысшей созидательной силы вселенной» почему-то приказывалось писать со строчной[923].

Главлит 29 июня направил в ЦК КПСС справку