В огне Восточного фронта. Воспоминания добровольца войск СС - Хендрик Фертен

Из Ганновера я отправил телеграмму Бригитте, и она дошла до нее. Бригитта ждала меня на вокзале. К этому моменту прошло уже шесть месяцев с тех пор, как мы виделись в последний раз. Новая встреча вызвала огромную радость у нас обоих. Несмотря на проблемы с продовольствием, Бригитта выглядела точно так же, как и раньше.

Сначала она жила в Хорн-Ольдендорфе в довольно плохих условиях. Затем она пошла на работу, как и все другие, чтобы получить продуктовую карточку. Она работала в Детмольде на заводе, производившем деревянные светильники. Там на нее обратил внимание владелец предприятия и предложил ей работать у него домработницей. Она согласилась. На вилле хозяина завода у нее была отдельная комната. Помимо всего прочего, она выполняла работу кухарки, и это позволяло ей не быть голодной.

Во время своего пребывания в Детмольде я нашел пристанище в гостевой келье монастыря Хайлиген. Мы проводили с Бригиттой очень много времени, гуляя и разговаривая. Когда я провожал ее домой, уже всегда успевало стемнеть. Наши чувства друг к другу не изменились. Они даже стали еще сильнее, и у нас с Бригиттой не было сомнений в том, как много мы значим друг для друга. Но при этом мы оба понимали, что я не могу остаться.

Мне удалось осуществить опасное путешествие в британскую зону, но здесь я не мог чувствовать себя в безопасности. Если бы меня задержали, то признали бы перемещенным лицом и передали голландским властям. Дело в том, что в западной зоне у меня не было необходимого разрешения на жительство и не было знакомых, которые, подобно Инге, могли бы сделать его для меня. Кроме того, здесь у меня не было ни крыши над головой, ни работы. А отсутствие работы означало отсутствие продуктовой карточки. Бригитта обладала всем этим здесь в Детмольде, в британской зоне. У меня также было все это, но только в Финстервальде, в советской зоне. С тяжелым сердцем мы оба признали, что я должен вернуться. У меня просто не было иного выбора. Наша разлука уже была достаточно долгой, но мы должны были пожить друг без друга еще некоторое время, и не в наших силах было что-либо изменить. После чудесных дней в районе Липпе я был вынужден возвращаться назад тем же маршрутом.

В контролируемой иванами части Германии я вновь оказался 13 ноября. Мой путь назад прошел без проблем и приключений, поскольку я проделывал его в одиночку. Да какие у меня могли быть спутники? Разве кто-нибудь мог захотеть по своей воле вернуться в этот «советский рай» на другой стороне Эльбы?

Однако уже в Финстервальде я пришел к заключению, что жизнь в западных зонах также далека от того, на что рассчитывали немецкие беженцы. Там они не нашли того качества жизни, которое ожидали увидеть по контрасту с советской зоной Германии. Американцы, как и русские, вовсе не оказались освободителями, ведь освободители не пытают, не насилуют и не унижают население. А подобные случаи на подконтрольной американцам территории также были нередки.

В Финстервальде между тем для меня развивалась та же ситуация, что и в Бреслау. Чем дольше я там жил, тем больше людей меня знали. Некоторые из них также знали, что я был голландским добровольцем в войсках СС. Стоило кому-нибудь из них проболтаться, и я снова оказался бы в лагере для военнопленных. Этот страх постоянно преследовал меня, и я уехал из Финстервальда, чтобы в который раз поселиться неподалеку от семьи Ласка. Правда, перед этим мне предстояло заехать в Грайфсвальд — город, расположенный в северной части восточной зоны. Там я провел несколько замечательных недель.

Дело в том, что старшая сестра моего павшего товарища Роберта Райлинга была женой немецкого солдата, погибшего в России. Став вдовой, Ева Гахрман жила в Грайфсвальде вместе со свекром и свекровью. Эти замечательные люди встретили меня с распростертыми объятиями. Не менее гостеприимным оказался и сам город. Его здания остались неповрежденными, поскольку Грайфсвальд лежал на побережье и сразу был сдан русским. В этом городе находился старейший в Германии университет, основанный в 1465 году. Грайфсвальд выглядел очень романтично с его старыми домами, увенчанными остроконечными крышами. Здесь не было заметно крайней нужды и бедности. Семья Гахрман владела большим мебельным и текстильным бизнесом. Их уважали в округе. У них были связи среди сельских фермеров, университетских ученых и даже среди фармацевтов, которые поставляли алкоголь на «черный рынок». Естественно, в Грайфсвальде я также занимался ставшим уже привычным для меня торговым бизнесом.

После войны, как и до войны, меня постоянно поддерживали и помогали мне разные хорошие люди. После моей второй поездки к Бригитте в мае 1947 года, на обратном пути я сделал крюк, чтобы заехать к друзьям семьи Ласка. Однако мой короткий визит затянулся на пять недель, поскольку в пути я подхватил малярию. Во время лечения друзья семьи Ласка заботились обо мне, точно так же, как и семейный врач этих друзей, доктор Шулер.

Летом 1947-го я провел чудесные дни на крупнейшем германском острове Рюген в огромном летнем доме, принадлежавшем семье Гахрман. Вместе с друзьями Гахрманов мы приехали туда на поезде с большим запасом продуктов с «черного рынка». Там был настоящий рай! Рай, состоявший из равнин, крутых утесов, буковых рощ и лабиринтов из густого камыша на прибрежных участках, заросших вереском. Море, простиравшееся вокруг, было то спокойным, то необузданным. На бесконечных песчаных пляжах не было людей. Лишь утесы возвышались над нами, следя за тем, как мы купаемся. Мы не видели ни туристов, ни русских военных. Мне казалось, что Рюген находился под волшебным стеклянным колпаком, закрывшим его от оккупационных властей. Однако даже здесь, на севере, происходили инциденты, вызывавшие досаду и бессильную злобу. Свидетелем одного из них я стал на вокзале в городе Бад-Кляйнен.

На платформе стояла колонна немецких военнопленных. После переклички охранники обнаружили, что одного из них не хватает. Вероятнее всего, он сбежал. Тогда один из охранников схватил случайного прохожего и втолкнул его в колонну пленных. Теперь их количество стало прежним! Шокированный человек, с которым сделали такое, даже не протестовал, точно так же, как и никто из прохожих. Они все лишь смотрели с изумлением и сохраняли молчание. Я подошел к немецкому полицейскому, дежурившему на станции, и стал требовать, чтобы он принял меры в связи с происшедшим. Но он ничего не хотел знать об этом. Ему были не нужны проблемы с военными. Он заявил мне, что я, как раненный на войне, вообще не имею права путешествовать по железной дороге, и забрал мое разрешение на проезд.

После происшедшего я снова задумался о своих дальнейших перспективах. Я прожил целый год в Силезии под ярмом польского коммунизма и около года под ярмом русского коммунизма в восточной зоне Германии. Но было ли у меня будущее? Нет, его не могло быть у меня в советской части страны. С каждым днем я все больше опасался за свою безопасность здесь. Но интуиция подсказывала мне, что должен быть выход. И вдруг я получил телеграмму, которая однозначно говорила мне, что пора уезжать из мест, где на ветру развеваются красные флаги.