Исповедь Зеленого Пламени - Наталия Мазова

— Значит, если по той или иной причине мы не в силах оторваться от того, кого любим…

— Нам помогают. Я ведь помню и свои жизни в любви и согласии с семьей — и так совпадает, что тогда я не искала странного. Точнее, мои внутренние потребности были не меньше, но как-то удовлетворялись каждодневно и без эксцессов.

— Я тоже припоминаю нечто подобное. Наверное, такие жизни даются нам как передышка…

— Давались. Теперь, после инициации, ничего подобного уже не будет, — ярость отчаяния снова стискивает мне зубы. — Уже нет!

— Ну вот ты сама все себе объяснила, — руки Линхи заняты мною, и единственный утешающий жест, который сейчас доступен ему — слегка потереться головой о мое плечо. — Я всегда верил в силу твоих мозгов. А раз все именно так и изменить мы ничего не можем — остается принять дела в таком виде, в каком мы их нашли, и не впадать в грех отчаяния.

— Это будет очень непросто, — я стараюсь улыбнуться через силу. — Но я попытаюсь.

И вот тогда, словно в ответ на мои последние слова, сумрачный коридор Замка неожиданно взрывается золотым светом — и я осознаю себя в реальном мире, на Сути Техноземля…

ЭПИЛОГ

Мне, в общем-то, осталось досказать совсем немного. Когда я очнулась на квартире «черного менестреля», Линхи вернулся в свое тело на Вересковой пустоши. Так что хлопотали вокруг меня трое: Серраис, Ризала Эджет Диаринна и сам «черный менестрель» — чуть позже я узнала, что зовут его Григорий Свешников, но он предпочитает, чтобы его называли Грег.

Память сохранила только обрывки воспоминаний — острая боль, возникавшая всякий раз, когда Ризала трогала меня, изрезала мир на куски. Помню Серраиса в неожиданно элегантном светло-коричневом костюме и с гривой, слегка укоротившейся до местных рамок приличия, — не иначе, на всякий случай приготовился кого-то срочно обаять… Помню неподдельную тревогу на лице Грега и Ризалу, втыкающую шпильки в свою тяжелую косу… Помню прикосновение узких сильных ладоней к моей спине и груди и над всем этим неожиданный и не совсем уместный аромат жасмина — то ли магия, то ли просто ее духи… И в конце — запах кофе с кухни и виноватый голос: «Простите меня, Магистр Ливарк, — я отдала все, что накапливала в течение полугода, все резервы на непредвиденный случай. Там хватило работы помимо шести позвонков — ребра, внутренние органы… Я все привела в полный порядок, у нее даже спину ломить к перемене погоды не будет. Но на ноги и руку меня уже не достанет — вы видите, я даже сижу с трудом… Так что либо обходитесь местными средствами, либо ищите другого целителя. Простите…» И не менее виноватый ответ Серраиса: «Это я должен просить у вас прощения. Я ведь сам немного целитель — увы, совсем немного, — и знаю, какой ценой дается воздействие…»

Не помню, когда Серраис увел Ризалу, не знаю, был ли он, когда мои ноги заковывали в гипс… Я догадываюсь, почему он не позвал другого целителя, — сама специфика работы не позволяет целителю отказываться от платы, и визит Ризалы наверняка вывернул Серраиса наизнанку. А может быть, и не только его… Короче, на какое-то время я оказалась заперта на Техноземле и прикована к кровати.

Боль ушла, но взамен явилось какое-то тягостное оцепенение, смыкавшееся надо мной, как стоячая вода в давно не чищенном пруду. Из него вырывал меня лишь сбивающийся от волнения, чуть хрипловатый голос: «Клянусь тебе, Леонора, — это только на два месяца! Всего два месяца — и ты в полном порядке!» И склонялось надо мной с заботой лицо, поначалу показавшееся мне высокомерным и недобрым из-за степного разреза глаз. Однажды, в полубреду, еще не зная имени, я назвала его черным менестрелем. Он поцеловал ту мою руку, что осталась невредимой, и попросил, чтобы я больше никогда не называла его так: «Черные менестрели — это в Нескучном саду, а я там не бываю и вообще не имею с ними ничего общего!» Я поняла только, что он имеет в виду какую-то разновидность местных ушельцев. Ну, ушельцы, они везде одинаковы — брезгливость Грега была мне вполне понятна…

Грег… Линхи рискнул, посмев подчинить его сознание, чтобы завладеть телом, а затем устроив объяснение прямо у него в голове; Серраис рискнул еще больше, рассказав ему абсолютно все. И оба не ошиблись — «черный менестрель» оказался тем редкостным человеком, который с первого раза все понимает правильно.

Он даже не был мотальцем, хотя и догадывался, что такое возможно. Мотальцем, как выяснилось, был какой-то его знакомый, который около трех недель назад дал ему переписать кассету с Черным Венком Гитранна. (Быстро же разлетелись по Авиллону пять Смертных Печатей…)

Родители его второй год работали где-то за границей — он сказал, и я сразу забыла, — и он жил совсем один в маленькой квартирке из двух смежных комнат. Так что мое присутствие почти не обременяло его. Снова, в который уже раз, мне повезло так, как, наверное, может везти только Стоящим на Грани Тьмы — у меня было надежное убежище.

Грег уходил из дому на целый день — институт, плюс работа, ибо стипендия в его мире была чисто символической, а деньги от родителей приходили весьма нерегулярно. Но я была абсолютно беспомощна, и он не без изящества решил проблему ухода за мной.

Одна его однокурсница состояла в некой секте, именовавшей себя Истинными учениками Христовыми, и с упорством, достойным лучшего применения, пыталась затащить Грега на их собрания. На третий день после моего появления он принял приглашение. А оказавшись на собрании, высмотрел девицу с наиболее фанатичными глазами и, когда все кончилось, вызвался проводить ее до подземки. Всю дорогу до этой самой подземки он вдохновенно вешал ей на уши лапшу про дальнюю родственницу из Прибалтики, которая оказалась в Москве без документов, при этом не очень хорошо зная русский, и за которой, по всему видать, охотится мафия… Короче, со следующего же дня в доме начали дежурить сиделки-сектантки.

Я не очень-то различала всех этих Вер, Оль и Ир, сменявшихся у моей постели. Одни просто выполняли все необходимое, развлекая меня нейтральными разговорами — эти были терпимы. Другие пытались обратить меня в то, что считали своей верой — с теми, что были поумнее, я устраивала богословские диспуты в лучшем стиле Ирмы диа Алиманд, с тупыми же и настырными разговаривала исключительно по-ругиански.

Время тянулось медленно и тягостно. Я скрашивала его чтением местных книг, изредка смотрела фильмы — но вообще российское телевидение производило на меня еще более удручающее впечатление, чем даже родное ругиландское. Куда больше удовольствия я извлекала из магнитофона, но больше всего — из ежевечерних бесед с Грегом и его собственных песен…