Детектив и политика 1991 №3(13) - Дик Фрэнсис

хемингуэевский "По ком звонит колокол". Впрочем, пока речь идет о сердечном порыве людей, о бескорыстном стремлении помочь мужественным испанцам, один на один сражавшимся с фашизмом, дело и впрямь было святое. Но революция и гражданская война в Испании, интернациональная помощь СССР и компартий других стран имели и другие, менее светлые, ипостаси: Оказалось, что и революция и гражданская война разыгрываются в XX веке по сходному сценарию, будь то на восточной или на западной окраине Европы, и неизбежно ведут к разрухе, жестокой междоусобной борьбе за власть, кровавым репрессиям. Оказалось также, что наряду с военными специалистами и бойцами интербригад в Испанию устремились из Москвы и спецы совсем иного профиля…

Джордж Оруэлл, тогда еще безвестный писатель и журналист самого левого толка, веривший в революцию, власть рабочих, бесклассовое общество и торжество идеалов социализма, приехал с женой в конце 1936 года в Барселону, столицу Каталонии, чтобы собственными глазами увидеть жизнь и борьбу революционной Испании. Ни в какой партии он не состоял, больше доверяя своей совести и чувству социальной справедливости, нежели партийным "линиям", а совесть повелела ему немедленно отправиться добровольцем на фронт. Регулярная Народная армия только начала формироваться, и фронт держали отряды милиции, созданные профсоюзными объединениями и политическими партиями. По воле случая Оруэлл записался в милицию ПОУМ — Рабочей партии марксистского единения, отколовшейся от правоверной, просталинской компартии и объявленной бывшими единомышленниками "троцкистской". Этот случайный выбор фатальным образом предопределил все дальнейшее. Приехав на побывку в Барселону после нескольких месяцев на передовой, Оруэлл оказался против своей воли участником вооруженного столкновения между анархистами (они объединялись вокруг Национальной конфедерации труда — НКТ) и ПОУМ, с одной стороны, и политической полицией (гражданскими гвардейцами, штурмгвардейцами), контролируемой коммунистами из ОСПК (Объединенной социалистической партии Каталонии), — с другой. Одержавшие верх коммунисты объявили ПОУМ "бандой замаскированных фашистов", "пятой колонной Франко", "платной агентурой Гитлера", а ее попытку противодействия посягательствам на ее права — "троцкистским путчем".

После барселонской междоусобицы Оруэлл вернулся на фронт, был тяжело ранен в горло, чудом остался жив и потерял (по счастью, временно) голос, валялся в прифронтовых госпиталях, долечивался в санатории близ Барселоны, уволился из армии, для чего ему пришлось совершить многодневное путешествие на фронт за ворохом свидетельств и справок с печатями, без которых его сочли бы дезертиром, и вот, усталый, измученный бессонницей, он добирается до Барселоны. На дворе июнь 1937 года. Трагический 1937-й наступил и в Испании. Потрясенный всем, что ему пришлось увидеть и пережить, Оруэлл пишет по свежим впечатлениям книгу "Памяти Каталонии" — свидетельство очевидца барселонской трагедии. Уже на ее страницах Оруэлл начал тот мучительный пересмотр всей системы своих взглядов, который со временем превратит близорукого энтузиаста в мудрого и прозорливого автора "Скотного двора" и "1984".

Публикуемый фрагмент взят из заключительной части книги "Памяти Каталонии". Полностью книга выйдет в издательстве "Радуга".

В. Воронин

После обычных проволочек — "mañana, mañana"[5] — 25 апреля нас наконец сменил другой отряд; мы передали его бойцам винтовки, собрали свои вещмешки и строем двинулись назад, в Монфлорите. Я без сожаления покидал передовую. Вши плодились в моих брюках гораздо быстрее, чем я успевал истреблять их; целый месяц я ходил без носков, сносив последнюю пару, а ботинки у меня совершенно стоптались, так что я ходил почти что босиком. Я мечтал принять горячую ванну, надеть чистую одежду и выспаться на свежих простынях так страстно, как не мечтал ни о чем, живя нормальной, цивилизованной жизнью. В Монфлорите мы переночевали в амбаре; поднявшись после недолгого сна еще затемно, мы влезли в кузов грузовика, идущего в Барбастро, и поспели к пятичасовому поезду. Удачно пересев в Лериде на скорый, мы прибыли в Барселону в три часа пополудни 26 апреля. А вскоре грянула беда.

…После нескольких месяцев лишений я жаждал насладиться вкусной едой, вином, коктейлями, американскими сигаретами и прочими благами и, признаться, купался в роскоши, насколько это мне было по карману. В течение первой недели отпуска я предавался нескольким занятиям, которые престранным образом влияли друг на друга. Во-первых, я всячески наслаждался жизнью. Во-вторых, всю ту неделю, я слегка прихварывал из-за того, что слишком уж увлекался едой и питьем. Почувствовав себя не вполне здоровым, я ложился в постель, через полдня вскакивал, снова объедался и снова заболевал. Одновременно с этим я вел тайные, переговоры о приобретении револьвера. Револьвер мне был нужен позарез: в окопной войне от него куда больше проку, чем от винтовки. Добыть же его было делом чрезвычайной трудности. Правительство выдавало револьверы полицейским и офицерам Народной армии, но отказывалось выдавать их милиции; поэтому нам приходилось незаконным образом покупать их в подпольных арсеналах анархистов. После долгих хлопотливых поисков один мой приятель-анархист сумел-таки раздобыть для меня миниатюрный автоматический пистолет — жалкое оружие, бесполезное при стрельбе на расстоянии больше пяти ярдов, но все же лучше, чем ничего. А помимо всего этого я подготавливал почву для того, чтобы выйти из милиции ПОУМ и вступить в какую-нибудь другую часть, в составе которой меня наверняка отправят на Мадридский фронт.

Я уже давно говорил всем о своем намерении покинуть ряды милиции ПОУМ. Если руководствоваться сугубо личными симпатиями, я предпочел бы записаться к анархистам. Став членом НКТ, можно было вступить в милицию ФАИ[6], но, как мне сказали, ФАИ, вероятнее всего, послала бы меня не под Мадрид, а под Теруэль. Для того чтобы отправиться в Мадрид, мне надо было вступить в Интернациональную бригаду, а для этого требовалось получить рекомендацию члена коммунистической партии. Я отыскал приятеля-коммуниста, прикомандированного к испанской санитарной службе, и объяснил ему мою ситуацию. Он, кажется, загорелся желанием завербовать меня и попросил, чтобы я, если будет возможно, уговорил еще кого-нибудь из англичан, связанных с НРП[7], перейти вместе со мной. Будь у меня получше со здоровьем, я бы, наверное, тут же согласился. Сейчас трудно сказать, что бы изменилось для меня в результате. Вполне возможно, что меня послали бы в Альбасете еще до начала боев в Барселоне; в таком случае я, не увидев боев собственными глазами, мог бы принять за чистую монету официальную версию событий. С другой стороны, если бы я задержался в Барселоне, находясь уже в подчинении у коммунистов, но по-прежнему питая чувство личной преданности моим товарищам из ПОУМ, я оказался бы в труднейшем положении. Но впереди у меня была еще одна неделя отпуска, и мне хотелось окончательно поправиться перед возвращением на передовую. К тому же вот такие мелочи всегда решают судьбу человека! — я