Робеспьер - Анатолий Левандовский

Конец большой речи Сен-Жюста был страшным предостережением для тех, кто не понимал всей остроты переживаемого времени…

— Дни преступления миновали; горе тем, кто стал бы поддерживать его! Политика преступников разоблачена; да погибнут же все люди, бывшие преступными! Республику создают не путем слабости, но свирепо строгими, непреклонно строгими мерами против всех, повинных в измене!

Собрание выдало потребованные у него головы. Партия в Конвенте была выиграна.

Оставалось разыграть последнюю часть страшной игры: партию в Революционном трибунале.

Конечно, процесс Дантона был в той же мере политическим процессом, как и дело Эбера. Конечно, тут, как и там, судьба обвиняемых была решена заранее, и приговор им уже давно составили и подписали. По существу, Революционному трибуналу надлежало только исполнить то, что было решено правительственными Комитетами и санкционировано Конвентом. И все же провести процесс дантонистов казалось делом гораздо более сложным, нежели отправить на гильотину Эбера и его сторонников. Здесь был налицо прежде всего сам Жорж Дантон, человек страстный, яркий, талантливый и не знавший страха, трибун, который пользовался славой одного из самых видных деятелей и ораторов революции. Здесь был горячий и неровный, но способный и едко-остроумный Камилл Демулен. Здесь был, наконец, хитрый и коварный Фабр д’Эглантин. Убить таких людей было можно, но заставить их молчать перед смертью представлялось значительно более трудным. Это предвидели Робеспьер и Сен-Жюст, своевременно принявшие все меры к тому, чтобы помешать превратиться процессу в арену жестокой борьбы. И тем не менее они оба, равно как и другие члены Комитетов, сильно опасались за ход судебных заседаний.

Чтобы облегчить задачу прокурора Фукье-Тенвиля, который должен был бить обвиняемых сразу по многим пунктам и статьям, здесь, как и в процессе эбертистов, составили своеобразную «амальгаму», объединив в целое несколько отдельных группировок по различным обвинениям. В главную «политическую» группу входили Дантон, Демулен, Делакруа и отчасти Фабр д’Эглантин. Через Фабра эта группа связывалась с мошенниками — Шабо, Базиром и Делоне; через Эро де Сешеля, который был одинаково близок и к дантонистам и к эбертистам, их объединяли с «ультрареволюционерами» как одну из группировок единого заговора; наконец через Дантона и Шабо всех вышеназванных подсудимых сближали с подозрительными иностранными банкирами — братьями Фрей и Гузманом, что придавало заговору «иностранную» окраску. Кроме того, на процессе фигурировали делец и аферист, поставщик д’Эспаньяк, а также генерал Вестерман, замешанный во все интриги Дюмурье и Дантона и имевший репутацию отъявленного грабителя и вора. Таким образом, комплект обвиняемых был хорошо подобран, и можно было приступать к делу.

Медальоны работы Давида Анжерского. Огюстен Робеспьер.

Лазар Карно.

Максимилиан Робеспьер (бронзовый медальон работы неизвестного мастера).

В ночь с 12 на 13 жерминаля Дантона, Делакруа и Фабра перевели из Люксембургской тюрьмы в Консьержери, непосредственно в ведение Революционного трибунала. В тюрьме подсудимые, размещенные по одиночным, но смежным камерам, вели себя каждый соответственно своему нраву и темпераменту. Демулен, переходивший от надежды к отчаянию, писал письма своей дорогой Люсили, орошая их слезами; Делакруа чувствовал себя смущенным и находился в большом затруднении относительно того, как себя держать; Фабр, казалось, был более всего обеспокоен судьбой своей новой пятиактной трагедии; Дантон говорил без умолку, и его громоподобный голос был слышен во всех соседних камерах. Он выражал сожаление, что был одним из организаторов Революционного трибунала, называл своих коллег каиновыми братьями и не строил никаких иллюзий насчет отношения к себе со стороны народа — О, грязное зверье! Они будут кричать «Да здравствует республика!», когда меня повезут на гильотину!..

Тут же, в лазарете при Консьержери, лежал и доносчик Шабо. Когда он понял, что все потеряно, то решил прибегнуть к помощи яда. Однако его отходили, чтобы сберечь для гильотины.

Процесс длился четыре дня. В первый день разделались с финансовым заговором. Второй день, посвященный в основном допросу Дантона, чуть ли не привел к дезорганизации всего процесса. Дантон, очнувшийся, наконец, от спячки, вложил в свою речь всю ярость и силу, на какие был только способен. Он стремился к тому, чтобы из обвиняемого превратиться в обвинителя, насмехался, угрожал, отвечал дерзостями. Тщетно председатель Эрман пытался его остановить: голос Дантона перекрывал звон колокольчика и будоражил толпу на улице. Председатель и судьи чувствовали себя в самом затруднительном положении. Комитет общественного спасения, следивший за ходом дела, был настолько обеспокоен, что даже отдал Анрио приказ арестовать председателя и прокурора, подозревая их в слабости; однако затем члены Комитета своевременно одумались и приостановили приказ. Несколько представителей Комитета общественной безопасности отправились в трибунал, чтобы поддержать своим присутствием ослабевших судей «присяжных. Положение было спасено тем, что Дантон, вложивший слишком много энергии в свою импровизированную речь, в конце концов выдохся и стал терять голос. Председатель предложил ему отдохнуть, обещая потом вновь дать слово, и утомленный трибун на это согласился.

Таким образом, опасения Робеспьера и Сен-Жюста отнюдь не были порождением их фантазии: разбить «давно сгнивший кумир» оказывалось на поверху совсем не легким делом.

Третий день был переломным. В Комитеты поступил донос от арестанта Люксембургской тюрьмы, некоего Лафлота. Лафлот сообщал, что в тюрьме составлен заговор, во главе которого находится приятель Демулена, генерал Артур Диллон. Заговор ставит своей целью освободить политических заключенных Люксембургской тюрьмы и спасти Дантона и его друзей. В дальнейшем, в случае успеха предприятия, заговорщики рассчитывали перерезать членов Комитета общественной безопасности и захватить в свои руки власть. Выяснилось также, что заговорщиков субсидировала Люсиль Демулен, которая переправила Диллону тысячу экю с целью собрать толпу около трибунала. Открытие этих фактов взволновало членов правительственных Комитетов и принудило их к принятию ответных мер. Между тем в трибунале подсудимые, подвергаемые допросу, следуя вчерашнему примеру Дантона, пытались дезорганизовать деятельность суда, требуя свидетелей из числа указанных ими членов Конвента. Фукье-Тенвиль, измученный и выведенный из терпения, направил в Конвент отчаянное письмо, прося указаний относительно вызова свидетелей по требованию обвиняемых. Письмо было переправлено в Комитеты, в руках которых к этому времени уже находился донос Лафлота. Тогда Комитеты поручили Сен-Жюсту выступить с трибуны Конвента с указанием на смуты, творимые обвиняемыми, и добиться декрета, который позволил бы трибуналу лишать права участвовать в прениях всякого подсудимого, оказывающего сопротивление или оскорбляющего национальное правосудие. Соответствующий декрет был тотчас же принят. В тот же вечер Вадье доставил его Фукье-Тенвилю. Это ускорило развязку.