Производство пространства - Анри Лефевр

Только людям, мыслящим и действующим на государственном уровне, известны региональные и местные механизмы, потоки и сети (например, те, что связывают «залежи рабочей силы» с местами, где производительно потребляется сила труда!).

Тем не менее благодаря росту числа связей и сетей, которые, соединяя напрямую различные локусы, кладут конец их изоляции, но не уничтожают их особенности и рождающиеся из этих особенностей различия, государство становится бесполезным. Все громче звучат требования – порой бессмысленно-крикливые, но в отдельных случаях весьма обоснованные – тех, кто хочет ослабить гнет, добиться децентрализации, организовать управление (самоуправление) на основе, внутри производственных и территориальных единиц (предприятий и городов). Государственная тенденция к созданию центров принятия решений, наделенных всеми инструментами власти и подчиненных единому центру, столице, встречает противодействие. Местные власти (муниципальные образования, департаменты и регионы) не позволяют с легкостью себя поглотить. Тем более что государство не может делать все, знать все, управлять всем; оно оказывается максимально эффективным, лишь разрушая то, что ускользает из его рук. Гегелевское абсолютное государство не способно производить само себя в собственном пространстве, ибо оно самоуничтожается прежде, чем достигает завершения.

Тем самым сохраняется определенный «плюрализм»; он не играет особой роли до тех пор, пока не возникает конфликт между властями, то есть между группами, классами и частями классов, утверждающими себя через оборону или нападение. Конфликты между местными и центральными властями приобретают огромное значение во всем мире и представляют огромный интерес. Порой благодаря им порог запретного оказывается перейден и возникает нечто новое. Речь не о том, чтобы, вслед за американскими либералами, делать ставку на плюрализм как таковой; ставить нужно на то, чему плюрализм прокладывает дорогу…

VI. 19

Многие социальные группы (как недолговечные, так и устойчивые) стремились придумать некую «новую жизнь», как правило общинного типа. Всем этим попыткам создания сообществ, их ошибкам, удачам и провалам посвящено столько хвалебных и бранных речей, что в них можно разобраться досконально. К числу препятствий, причин неудач, безусловно следует отнести отсутствие соответствующего, присвоенного пространства, морфологических изобретений. Смыслом и целью существования прежних, монашеских или иных сообществ было не столько удовольствие, сколько созерцание. Что может быть «прекраснее» клуатра? – с той оговоркой, что все подобные здания возводились не ради красоты, не ради искусства, но с единственной целью: удалиться от мира, погрузиться в мудрую аскезу и созерцание. Как ни странно и ни парадоксально, но существовали и пространства сладострастия, наслаждения (правда, их было мало; в качестве примера можно назвать, помимо Гренады, Альгамбры с ее парком, некоторых замков в долине Луары и, быть может, нескольких вилл Палладио, разве что пространства литературные, вымышленные – Телемское аббатство, дворцы из «Тысячи и одной ночи», грезы Фурье). Архитектуру удовольствия и радости, архитектуру сообщества, использующего земные блага, еще предстоит изобрести. Кто или что порождало социальный спрос и заказ? Прежде всего торговля и обмен, или власть, или производительный труд, или отречение от мира, смерть – но не удовольствие и отдых (не-труд).

Если проследить – хотя бы издали – за мстительными (продиктованными какой-то глубокой озлобленностью) описаниями и анализами Валери Соланас в ее «Манифесте освобождения женщин»[171], можно прийти к выводу, что неудавшееся общество мужчин, основанное на насилии и горе, должно уступить место пространству женщин. Женщины смогут присвоить пространство, и оно перейдет к ним, тогда как удел мужчин, мужественности – не присвоение, но лишь господство без радости или смертоносное отречение от мира.

Большинство, если не все современные сообщества использовали в своих целях уже существующее пространство и растратили свой порыв в не приспособленной для него пространственной морфологии: большом буржуазном доме, полуразрушенных замках, крестьянских селениях, пригородных коттеджах.

По всей вероятности, изобретение пространства удовольствия непременно должно пройти элитарную стадию. Элита отходит от количественных моделей потребления и процессов гомогенизации, отбрасывает их. Однако все элиты похожи, хоть и имитируют различия. Тогда как «массы» с их реальными различиями и смутным (бессознательным) стремлением к различиям, принимают количественную модель и гомогенность. Почему? Видимо, потому, что, прежде чем начать жить, им надо выжить!

Следовательно, у элит есть своя роль, и состоит она прежде всего в том, чтобы подавать массам следующий сигнал: трудно (невозможно) жить «обезличенной массой», в соответствии со строго количественными правилами и критериями. Но трудящимся массам эта невозможность уже знакома по трудовой жизни; им остается лишь перенести это ощущение на «внетрудовую» жизнь, на жизнь в целом.

Как бы ни складывались элитарные сообщества, а также их связи с народными и трудящимися массами, производство нового пространства, отвечающего возможностям производительных сил (техники и знания), не может быть результатом деятельности какой-либо одной социальной группы; оно есть результат отношений между группами (классами и частями классов) в глобальном, то есть мировом, масштабе.

Неудивительно поэтому, что для решения проблем пространства возникают союзы (как правило, осуждаемые политиками как таковыми) самых разных людей, как «реактивных» (их обычно называют реакционерами), так и «либералов», или «радикалов», «прогрессистов», «передовых» демократов и даже революционеров. Подобные коалиции, складывающиеся вокруг встречного проекта или встречного плана с предложением иного, противоположного реализуемым стратегиям пространства, можно наблюдать по всему миру – как в Бостоне, Нью-Йорке или Торонто, так и в городах Англии и Японии. Одни («реакционеры») противятся тому или иному проекту, потому что защищают свое любимое пространство, свои сады и парки, свою природу и зелень, иногда – свои старые гостеприимные дома или привычные лачуги. Другие («либералы» или «радикалы») выступают против того же проекта, потому что он передает пространство в руки капитализму вообще, или той или иной финансовой группе, или данному промоутеру. Неоднозначность некоторых понятий – например, понятия экологии, смеси науки и идеологии, – способствует заключению самых странных союзов.

Только политическая партия может требовать единообразия контингента или идеологии своих членов. И наоборот, разнообразие коалиций позволяет объяснить недоверчивое отношение традиционных политических партий к проблемам пространства.

VI. 20

Пространство, где каждый «субъект», индивидуальный и/или коллективный, может сложиться заново, на новом основании, и научиться использованию и удовольствию, – такое пространство сегодня только зарождается, делает первые шаги. Проекты контробщества или контркультуры по-прежнему неоднозначны. Что такое контркультура, если учесть, насколько неточно понятие «культура» – такая же мешанина, как и понятие бессознательного, ибо в него вкладывают как идеологию, так и результаты истории, образ жизни или неизведанные требования тела? Что такое контробщество, когда само общество с трудом поддается определению? Если все эти слова не обозначают «капитализм», «социализм», «коммунизм» (притом что сами эти термины тоже стали неоднозначными), они лишаются всякого определенного смысла.

Обществу, основанному на обмене, противопоставляется общество, где первично использование. Количеству противостоит качество. Мы знаем из практики, в чем состоят встречные проекты, контрпространство. Когда население восстает против программы строительства автотрассы или расширения городских границ, когда оно требует «инфраструктуры», свободных мест для игр или встреч, в пространственную реальность на наших глазах проникает контрпространство: противящееся Глазу и Взгляду, количеству и гомогенности, власти и надменности, безграничному разрастанию «частного» и хозяйственной рентабельности; противостоящее специализированным пространствам и жестко локализованным функциям. Разумеется, бывает, что индуцированные – то есть предшествующие целому и выявленные этим целым как системой, стремящейся стать цельной и замкнутой (как в «коттеджном мире» или в пригородах), – различия трудно отличить от различий произведенных, выпадающих из системы, и различий редуцированных, внедренных принуждением и насилием внутрь системы. Разумеется, бывает также, что контрпространство и контрпроект имитируют существующее пространство, пародируют его, копируют, не выходя за его пределы.